След крови - Стивен Эриксон

– Ты просто завидуешь! Благодаря мне версия эпической поэмы Кельтата ныне доступна всем, даже детям! В этом-то и весь смысл!

– Это история предательства, кровосмешения и убийства! Зачем, ради всего святого, петь ее детям?

– В наше время только стариков вроде тебя способно что-либо шокировать! Вечно вы цепляетесь за идеалы!

– Неудивительно, когда идиоты вроде тебя поют подобное невинным детям!

– Их нужно заинтересовать, Калап. Похоже, ты так этого и не понял, даже выступая перед взрослыми. А теперь помолчи и придержи свое мнение при себе. Мне нужно петь дальше!

– Погоди, поэт, – сказал Крошка. – Похоже, ты пропустил строфу.

– Что? Проклятье, верно!

– И хотелось бы заодно чего-нибудь позабавнее.

– Позабавнее? Но это вовсе не забавная история!

– Чур, я беру его мозги, – сказал Мошка. – Со всем жиром.

– Хватит с тебя и половины, – возразил Блоха.

– Погодите! Сейчас, сейчас…

– Чтоб тебя, поэт, – проворчал Тульгорд Виз. – В склепе Драконуса был шкаф?

– Нужно же было им где-то прятаться!

– От кого, от мертвеца?

– Он просто спал…

– Кто спит в склепе? Он что, был заколдован? Проклят?

– Он съел отравленное яйцо, – предположил Красавчик Гум, – которое тайно подложили в поданную ему на завтрак яичницу. Некая злобная ведьма, обитавшая в тайных ходах кроличьей норы позади морковной грядки во дворе замка…

– Ненавижу морковку, – сказал Блоха.

Борз Нервен вцепился в собственные волосы:

– Какой еще замок? Говорю же, это был склеп! Даже Рыбак Кельтат со мной согласен!

– Если воткнуть морковку в глаз, можно убить ею не хуже, чем ножом, – заметил Мошка.

– И ведьм тоже ненавижу, – добавил Блоха.

– Что-то не припомню я в «Аномандарисе» никаких топоров, – проговорил Апто Канавалиан. – У Рейка был меч…

– И мы все немало о нем слышали, – вставила Услада Певунья, чересчур отважно подмигнув мне, но, к счастью, никто из грозных братьев не обращал на нее внимания.

– И на описании плотских утех, насколько я помню, особого упора там тоже не делалось. И ты еще поешь свою версию детям, Борз? Боги, должен же быть какой-то предел.

– В искусстве? Никогда! – воскликнул Нервен.

– Хочу послушать про отравленное яйцо и про ведьму, – заявила Пустелла.

Красавчик Гум улыбнулся:

– У ведьмы был ужасный муж, который говорил на зверином языке и не знал ничего о человечестве. Ей не удалось научить его дару любви, и он ее отверг. Разозлившись, она поклялась убить всех мужчин в мире, по крайней мере тех, кто был особенно волосат. Тех, кого ведьме не удавалось убить, она соблазняла. Но лишь затем, чтобы выбрить наголо каждому из них грудь и тем самым похитить его мужскую силу, которую она хранила в колодце на вершине холма. Однако бывший муж продолжал ее преследовать, и по ночам ведьме снились кривые зеркала, в которых отражались как ее лицо, так и его, а иногда оба сливались воедино.

Город назывался Склеп, – продолжил он. – Кстати, эта деталь ввела в заблуждение легионы творцов, включая самого Рыбака Кельтата, который, осмелюсь добавить, был ниже меня ростом. А Драконус был королем этого города, гордым и благородным правителем. У него и в самом деле имелись две дочери, рожденные не матерью, но благодаря его воле и магическому дару. Обе они, созданные из глины и острых камней, были лишены сердца. Имена свои они взяли в ту ночь, когда стали женщинами, познав истину о собственной душе и не в силах солгать даже перед самими собой… – Только теперь рассказчик заметил непонимающие взгляды слушателей. – Суть в том, что…

– Подобной пытки я не вынесу, – произнес Крошка Певун.

– Морковкой в глаз, – сказал Мошка. – У кого-нибудь есть морковка?

– В глаз, – повторил Блоха.

– Аномандер убил Драконуса и завладел мечом! – крикнул Борз Нервен. – Вы так и не дали мне дойти до самого интересного – так что и голосовать не можете, это нечестно!

– Да успокойся ты, – буркнул Тульгорд Виз. – День еще не закончился, и у нас полно жареного мяса, оставшегося от вчерашней трапезы. Что нам нужно, так это вода. Сардик Фью, какова вероятность того, что следующий источник пересох?

Проводник поскреб подбородок:

– Вот уже много дней подряд во всех источниках мы обнаруживаем лишь жалкие струйки. Признаюсь, я всерьез беспокоюсь, добрый рыцарь.

– Возможно, придется пустить кому-нибудь кровь, – снова оскалился Крошка. – Кто тут самый румяный?

Его братья рассмеялись.

Тогда заговорил я:

– Клятвы подобны камням, и каждая из них словно менгир, устремленный узловатым пальцем к небу. Рыцари, преследующие негемотов, не единственные, кто высечен столь же холодным резцом. Вместе с ними странствует некий молчаливый незнакомец, шаги которого легки, как у лесного охотника, но на лице его видны следы жестокой жизни солдата, запечатлены воспоминания об умирающих на его руках друзьях, чувство вины за то, что он остался жив; он скалит зубы, бросая вызов переменчивой судьбе, и мир для него лишен всяческого смысла. Боги ничего не значат для солдата, который в своих молитвах просит лишь о жизни и праведной цели – воистину эгоистичные желания. Он не протягивает богу руку, скорее тащит его с небес на землю, будто пытаясь украсть золотого идола с каминной полки. Мольба превращается в приказ, просьба – в требование вернуть долг. Вот что такое молитва солдата. Вера давно уже растоптана его сапогами. Ему знакомо проклятие примирения, и точно так же ему знакомы вся лживость и пустота этого ритуала. Он отверг мысль об искуплении и теперь живет ради того, чтобы избавить мир от заразы, каковой являются негемоты. И потому, возможно, он самый доблестный из всех…