Имаго - Юрий Никитин

Майданов запнулся, на висках вздулись и запульсировали синиевены. У него был вид человека, горло которого сжали невидимые пальцы. Он свеликим усилием вздохнул, сказал хриплым измученным голосом:

– Мальчик… Здоровенький, крепенький… Это ребенок…Просто ребенок… Если хочешь знать такие мелочи, то да, он… с черной кожей…

Бабурин ответил, не задумываясь:

– Ну вот и сказал! А то телился. Нам же интересно,чудило!

Майданов перевел дыхание, глаза все еще трусливо бегали посторонам. Лютовой заботливо подвинул в его сторону вазу с сухариками.

– А варенье в самом деле великолепное, – сказаля. – Просто чудо, как вы его умеете… ну, чтоб и запах, как будто толькочто ягоды с куста!

Анна Павловна вынырнула из проема, перевела дыхание так, чтомогла бы выдуть всех через перила. Майданов трясущимися руками взял сухарик,тут же уронил в чашку с чаем.

Бабурин сказал поучающе:

– Для нас, интер… интернецу… наци… О, черт, интер-наци…в общем, для нас, общечеловеков, по фигу, черный или белый ребенок! Главное –чтобы болел за «Спартак». Кто болеет за «Спартак» – высшая раса, кто за другиекоманды – унтерменши, ни хрена не понимают, рылы поганые.

Лютовой хмыкнул, сказал громко:

– Думаю, что «Спартак» пролетает. Болеть он будет забейсбол.

– Или за американский футбол, – вставил Шершень.

Бабурин подумал, рассудил:

– Главное, чтоб не против «Спартака»! А там пусть хотьза пинг-понг. Или макромой бонсаи тэквондирует.

Майданов перевел дыхание. Пальцы все еще тряслись, но онзаставил себя отпить чаю. Лохмотья расплывшегося сухарика суетливо и беспомощновылавливал ложечкой. Шершень придвинул чистое блюдечко, но Майданов сделал вид,что это очень вкусно, все так и задумано, отправлял все пойманное в рот, толькочто не причмокивал, интеллигент должен не замечать промахи соседей, а уж свои –тем более.

Разговор покатился легкий, без политики. С удовольствиемпоговорили о последнем решении московских властей о расширении дорог, это июсовцы желают, обсудили перемены в общежитиях московских студентов. Отныне, порешению мэра, ликвидируются раздельные общаги, теперь будут только совместные.Даже в комнатах, где четыре кровати, две должны занимать обязательно мужчины, адве – женщины. Если же в каком институте, к примеру – педагогическом, женщиннамного больше, то мужские места распределять пропорционально: хотя бы поодному среди трех женских.

– Тогда уж и принимать в пропорции один к трем, –заметил Майданов, – а то в педагогическом пока что один юноша на двадцатьтри девушки!

Бабурин восхитился:

– Я вообще-то больше всего в женщине люблю тридостоинства: лицо и грудь… Но в такой вот комнатке, в падагогическом, гм… этоже сколько у меня перед мордой будет голых сисек?.. И жоп?

Шершень сказал ядовито:

– В жизни каждого мужчины бывают периоды, когда онабсолютно равнодушен к женщинам. Это первый, второй и третий периоды в хоккее.Но у тебя еще и футбол! Так что ты от них защищен.

– Ничего, – возразил Бабурин бодро, – то, чтовсе мы постоянно тянемся к светлому и возвышенному, не мешает время от времениоттягиваться грубо и примитивно. А дружбу сексом не испортишь. Я вот скажу, этонаш мэр хорошо придумал! И вовсе не из-за торжества общечеловеческих ценностей…

– А почему же? – поинтересовался Шершень.

– А пусть лучше две девки в общаге на одинокого парнялезут обеими ногами, чем одна с другой забавляются. А в комнатах, где однипарни, – самец с самцом.

Мы переглянулись. Бабурин Бабуриным, но исхитрился нечаянновыдать здравую мысль. При нынешнем разгуле гомосексуализма и прочих перверсий,достижений демократии, это мог быть отчаянный жест как раз блюстителейнравственности…

– Мэр у нас в порядке, – сказал Лютовой. –Крепкий орешек. Такого бы в президенты…

– Сожрут, – возразил Шершень. – В президентахмарионеточных стран могут быть только полнейшие ничтожества.

Майданов ощутил момент, когда может вставить и своюкопеечку:

– Почему именно в марионеточных? Почему?.. Это говоритлишь о развитости демократии, если президент – дурак. И ничего в этом нетобидного. Вон в США, цитадели демократии, не случайно самый тупой из всехкогда-либо существовавших президентов. И предыдущий был полным ничтожеством.Помните того вечно улыбающегося красавца-идиота? А этот даже не красавец. Затовсяк видит, президент – такой же парень, как и он. Сейчас в США демократиядостигла своего наивысшего развития: президент ей не нужен вовсе. Он неуправляет…

– Им управляют? – спросил Лютовой с ехидцей.

– Это тоже в прошлом, – спокойно и с достоинствомответил Майданов. – Президент в демократической стране, как император уацтеков – красивый дурак, олицетворяющий здоровье страны! Но, конечно, он неправит. Когда проходил срок царствования, ацтеки своего императора приносили вжертву, а на его место выбирали другого. Мы, демократы, делаем то же самое.Пусть не так красочно, но так же функционально… Разве это не лучший вариант?

Лютовой рассмеялся.

– Вариант хорош! В самом деле. Во-первых, сразустановится видно, сколько наворовал! Заодно открывается, сколько наворовали егоминистры и прочие семейки. Но, все-таки, кто его сажает на трон? Не простой женарод, именем которого все делается!

Майданов наморщил аристократический нос.

– Алексей Викторович, – сказал он с мягкимупреком, – ну зачем вы снова про этот простой народ такие нехорошиеслова?.. Да еще повторяете так настойчиво? Словно вдалбливаете… Как-тонехорошо.

– Ага, не ндравится?.. – сказал Лютовой снарочитой злобностью. – А кому понравится, когда вот так в лоб всюправду?.. Но если мы хотим делать дело, то надо иметь дело с правдой. Еслихотите, истиной. А истина в том, что со средним, сиречь, простым человечкомникто не считается. Ни политики, ни отцы церкви, ни жоп-звезды. Могут в чем-тоориентироваться на их вкусы, их предпочтения, чтобы быстрее капусту срубить, носчитаться – уж н-е-е-ет!.. Так вот, это к тому, что и мы, иммортисты, считатьсяне будем. Подчеркиваю, не мы считаться не будем, а также и мы! Улавливаетеразницу?

– Уже уловили, – сказал за МайдановаШершень. – Давай, выкладывай, что у тебя там за пазухой…

Лютовой раздвинул плечи и выпятил грудь, глаза сверкнулимрачным огнем, уже раскрыл рот, но в этот миг все мы услышали крик на площадке.И хотя я был в самом дальнем углу веранды, крик услышал отчетливо. Все мы, какстадо испуганных оленей, ломанулись с веранды, толкаясь, почти отпихивая другдруга, пробежали по ступенькам и выметнулись на лестничную площадку.

Крик стал громче, истошный, нечеловеческий. Дверь в квартируМайданова распахнута. Крики, мужской и женские, неслись оттуда, из распахнутойквартиры. Я не успел заглянуть, оттуда вывалился негр Блэк, весь с головы доног в блестящем сияющем парадном мундире, но черное лицо перекошено ужасом,глаза выпучены, рот как распахнулся в крике, так и остался, только теперьоттуда уже один жуткий хрип смертельно раненного зверя.