История Франции - Андре Моруа

11. Во время продолжительных «каникул» 1850 г. каждая партия готовилась к государственному перевороту. Тьер встретился с принцами Орлеанскими в Клермон-Хаусе; легитимисты отправились к графу де Шамбору в Висбаден. Обсуждалась возможность слияния обеих роялистских групп; как обычно, переговоры потерпели неудачу. Между тем принц-президент проводил смотры, и войска, которые кричали: «Да здравствует император!» – отмечались наиболее положительно. Медленно, но упорно исполнительный орган разоружал ассамблею. Технология государственного переворота проста. На ключевых постах надо иметь своих людей. Принц лишил Одилона Барро президентства в совете, хотя тот обладал в ассамблее верным большинством. Но это большинство промолчало, тем самым совершив самоубийство. Принц заменил генерала Маньяна, безоговорочно ему преданного, генералом-монархистом Шангарнье, который должен был его защищать. В последовавших меланхолических обсуждениях Тьер, который полностью прозрел, хоть и слишком поздно, заметил: «Империя уже создана». Принц-президент мог согласиться с сохранением республики лишь при условии пересмотра конституции, которая позволила бы ему переизбрание. В противном случае ему оставался только государственный переворот. Но как осуществить пересмотр конституции, если для этого требовалось набрать три четверти голосов, а каждая партия хотела своих изменений? «Франция, – писал испанский посол, – полна монархистов, неспособных установить монархию, которые стонут под гнетом республики, у которой нет республиканцев, чтобы ее защитить…» Принц не видел иного решения, кроме революции или диктатуры, факела или сабли, «„Горы“ или империи».

12. Для создания империи шансов имелось больше. Другие партии, расчлененные, завистливо следили друг за другом и самоупразднялись одна за другой. Принц-президент, в руках которого находились рычаги власти и которому помогали опытные заговорщики, имел возможность действовать более скрытно. Кто мог его остановить? Ассамблея была не способна договориться даже по вопросу, связанному с предложением своих собственных квесторов о предоставлении ей права вывешивать в казармах регламент законодательной власти по мобилизации войск. «Ассамблея, – писал Вьель-Кастель, – развлекалась тем, что сговаривалась против Луи-Наполеона. Нетерпеливые, горячие головы предлагали отправить его в Венсенский замок». «Это минутное дело, – утверждали они, – никто и не заметит». Возможно, но для этого пришлось бы все же действовать, а они не могли даже прийти к согласию. Республиканцы голосовали против этого предложения, потому что боялись государственного переворота со стороны монархической ассамблеи, а бонапартисты – потому что решили совершить государственный переворот против ассамблеи. «Нет никакой угрозы, – наивно заявлял демократ Мишель из Буржа, – и, позволю себе добавить, что если бы существовала опасность, то есть же невидимый часовой, который нас охраняет; этот часовой – народ». Он ошибался. Кто готов был отдать свою жизнь за Вторую республику? Буржуа? Они были монархистами. Рабочие? Зачем бы они стали защищать ту ассамблею, которая их расстреливала и отняла право голоса. Армия? Луи-Наполеон и его окружение не были столь наивны и успели уже принять в этом отношении необходимые меры предосторожности.

13. Сила любой армии, а также и ее слабое место в том, что она подчиняется приказам. Завладейте источником этих приказов, и вы станете повелителем всей реки. Луи-Наполеон не сомневался в Маньяне, командующим войсками. Но ему требовался еще и безгранично преданный военный министр. Он обратил внимание на находящегося в Алжире генерала Сент-Арно, столь же смелого, сколь и беспринципного. Но Сент-Арно был всего лишь бригадным генералом. Пришлось организовать короткую экспедицию в Кабилию, чтобы иметь основание присвоить ему звание дивизионного генерала. Маньян и Сент-Арно открылись некоторым офицерам: «Вы скоро нам потребуетесь. Вы получите письменные приказы за нашей подписью. В случае провала ни одно правительство не сможет вас обвинить». Оставалась префектура полиции, еще один командный пост. Президент направил туда Мопа́, очень надежного человека. Морни, единоутробный брат принца (родившийся от связи королевы Гортензии с Флао, то есть являвшийся незаконнорожденным внуком Талейрана), умный и привлекательный искатель приключений, абсолютно аморальный, должен был возглавить заговор. Осенью 1851 г. все было готово для совершения переворота. Но Сент-Арно хотел дождаться начала заседаний ассамблеи. Пока депутаты находились в своих округах, они могли бы организовать Жиронду и федерализм. В Париже Мопа сможет арестовать их прямо в постелях, что позволит не применять к ним всегда прискорбного смертельного насилия. «Мы теперь не свирепствуем в отношении заключенных». К тому же 2 декабря, годовщина Аустерлицкого сражения и коронации, представлялось бонапартистам самым благоприятным днем. На него и пал выбор.

14. 1 декабря вечером Луи-Наполеон и Морни выглядели совершенно спокойными. Принц устраивал прием в Елисейском дворце и не выражал ни малейшего волнения. После отъезда последнего приглашенного он начал дело под названием «Рубикон». Его преследовали воспоминания о деяниях Цезаря. На рассвете войска заняли главенствующие позиции по всему Парижу. Выходя из домов, парижане читали на стенах две прокламации: одна – обращение к народу, в которой говорилось, что цель операции – помешать коварным замыслам ассамблеи; вторая – призыв к солдатам: «Я полагаюсь на вас, но не в том, чтобы нарушить закон, а в том, чтобы заставить соблюдать главный закон страны: национальный суверенитет…» Многие депутаты оказались арестованными. Тьер проявил так мало героизма, что, к великому возмущению бонапартистов, его выпустили уже на следующий день. Другие депутаты, еще находившиеся на свободе, собрались в мэрии ХХ округа: Гюго, Карно, Араго, Жюль Фавр, Мишель из Буржа. Они образовали Комитет сопротивления. В парламенте президент Дюпен безоговорочно уступил силе штыков. «За нами право, – заявил он, – но за этими господами сила. Мы удаляемся». Это был Мирабо наоборот. Солдаты насмехались: «Разве вы посмеете арестовать представителя народа? Черта с два!» Австрийский посол находил, что Париж напоминает Лиссабон в дни pronunciamento.[61] «Блузы» одобрили государственный переворот. «Зачем нам защищать ваши двадцать пять франков?» – спрашивали рабочие у депутатов, чье жалованье казалось им чрезмерным. Считается, что один из представителей, доктор Боден, ответил: «Вы увидите, как умирают за жалованье в двадцать пять франков в день». Он упал, сраженный тремя пулями. Вероятно, эту фразу нельзя считать достоверной, но мужество было подлинным. 4 декабря сформировалось сопротивление либералов и буржуазии. Генерал Маньян подавил его без серьезных боев. В Париже было убито 380 человек,[62] многих из них расстреляли без всякого суда. По всей Франции – 26 тыс. арестованных. Режим так и не смог смыть с себя кровь этих первых дней тирании. В 1830 г. силы были на стороне буржуазии. В 1848 г. – на стороне народа. В 1851 г. – на стороне армии. Опираясь на армию, победители чувствовали свою вседозволенность. Как во времена белого террора, экстремисты требовали от принца забыть о статуях Милосердия и Сострадания, быть непреклонным и справедливым «железным человеком» и «пройти через столетие с карающим мечом в руках». Но когда-то дед герцога де Морни уже сказал дяде Луи-Наполеона: «Сир, со штыками можно делать все, что угодно, кроме одного: на них нельзя сесть».