Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

Это была ошибка. Мне не нужно было возвращаться сюда.

– Что… они говорят? – дрожащим голосом спросила я.

– «Не позволяйте им видеть, как вы потеете», – улыбнулась Рита, глядя на мое испуганное лицо. – Однажды у нас останавливался Папа. Он обожает вас, своего фрица. Сегодня он не смог присутствовать здесь, но просил напомнить вам, если вы появитесь.

– Правда? – сказала я и взбила рукой недавно окрашенные и завитые волосы, после чего вышла на арену. Ошибка или нет, я не позволю им ничего заметить.

И вот я стояла вместе с Мерседес, окруженная людьми, которые меня знали, видели мои картины или слышали о моих военных акциях, но никогда я не чувствовала себя в такой изоляции. Бетт прошипела, что она хочет пригласить нас обеих к себе, как только этот фестиваль целования задниц закончится, но, кроме нее, никто не выказал особой радости при виде меня. Некоторые актрисы из тех, что помоложе, имен их я не знала, оценивали меня взглядами, как будто прикидывали, могу ли я увести вожделенную роль из-под их высоко задранных носов. Времена действительно изменились. И тем не менее все оставалось по-прежнему. В сорок четыре года, рассудила я, мне нужно утешаться тем, что я все еще выгляжу достаточно впечатляюще, чтобы меня воспринимали как соперницу.

– Она здесь? – наконец спросила я у Мерседес, которая, конечно, знала, кого я имею в виду.

– Пока нет. В отличие от тебя, она предпочитает прятаться. А что? Хочешь с ней встретиться?

Я пожала плечами:

– Если она появится, почему бы нет?

Мерседес приподняла бровь:

– Столько времени прошло, а ты все еще не утратила интереса. Я уверена, она любопытна тебе так же, как ты – ей.

– А я ей любопытна? – Я забыла о своем обычном напускном безразличии. – Она когда-нибудь говорила с тобой обо мне?

– Марлен, – вздохнула Мерседес, – к чему спрашивать?

Через два часа я готова была откланяться. Рита представила меня Гарри Кону, директору по производству «Коламбия пикчерз», который дал начало ее успеху в кино. Он оказался на удивление молодым и обходительным, поцеловал меня в щеку и выразил свое удовольствие от знакомства, но впечатления, что его энтузиазм выльется в предложение работы, не оставил. Орсон предупреждал меня, что Кон не заинтересован в том, чтобы взращивать таланты своими руками. Рита была исключением, хотя сам Кон принадлежал к новой породе кинодеятелей, предпочитавших брать актеров взаймы у других студий, таким образом привлекая публику, которая уже готова платить. Я не была на контракте и не имела предпродажной привлекательности. Больше двух лет я вообще не снималась, а моя последняя картина «Кисмет» была предана забвению.

И все же, прежде чем отойти от меня и присоединиться к группе кокетливых актрисок, Гарри Кон протянул мне визитку:

– Скажите своему агенту, чтобы он позвонил мне. Нам нужно поговорить.

Рита пришла в восторг, хотя и пробурчала себе под нос:

– Он дьявол. Захочет купить вашу душу. И он может себе это позволить. Он еврей. – (Я сжалась и бросила на нее строгий взгляд.) – Не то чтобы меня это беспокоило, – торопливо добавила Рита. – Мне нравятся евреи. Но после войны и учитывая, что вы немка… Но все равно он будет идиотом, если не подпишет с вами контракт.

Он не будет. Я вернулась к Мерседес, выкурила две сигареты, и как только решила, что могу уже потихоньку подняться наверх и снять накладные ресницы, которые трепыхались на глазах, как умирающие бабочки, по толпе пронесся возбужденный ропот.

Мерседес расправила сутулые плечи, лицо ее как-то по-особенному засияло. Не успев проследить направление ее немигающего взгляда, я уже знала, что увижу.

Прибыла Гарбо.

Я никогда не забывала о том вечере, когда Анна Мэй, Лени и я пошли на фильм Пабста «Безрадостный переулок» и как меня до слез поразило ее сверхъестественное присутствие. Я не ожидала встретиться с той же женщиной. Как и для меня, пора расцвета для Гарбо осталась в прошлом; в ее карьере, как и в моей, были свои взлеты и падения. После трех номинаций на награды Академии и восторженных отзывов критики подступающий возраст и уменьшившиеся кассовые сборы ускорили ее решение оставить все это в прошлом и обратиться к частной жизни и желанному уединению, о котором так много писали.

И все же я поймала себя на том, что приподнимаюсь на цыпочки, чтобы поглазеть на нее поверх толпы. Все померкло вокруг, когда Орсон, одетый в смокинг, ввел ее на террасу. Звезды расступались перед ней, как охваченный благоговением небесный свод. Когда Гарбо приблизилась и в поле ее зрения попала Мерседес, я заметила искру узнавания в ее глазах, которую она тотчас же загасила.

Сказать «красива» значило даже не начать ее описывать.

Для женщины она была довольно высокой, однако, как ни парадоксально, ниже, чем я ее себе представляла. Но разве не все мы таковы, созданные природой, чтобы нас превозносили, доводя до божественных пропорций? Несмотря на рост, черты ее отличались хрупким совершенством: скульптурно вылепленные щеки и королевский нос, невероятно изящно очерченный рот и строгое выражение лица, которое могло быть таким спокойным, таким загадочным, что зрители выводили на нем свои мечты, как рисунки на белом песке, пока воды ее частной лагуны не накатывали и не смывали их, оставляя берег пустым.

Захваченная в водоворот эмоций, в восторге, смешанном с неверием в то, что Гарбо наконец здесь, – эта икона, на которую, как говорили, я похожа, стилю которой я подражала, сестра-комета, чья звездная траектория вычерчивалась рядом с моей, но ни разу с ней не совпала, – я опустила взгляд к ее ногам.

Гарбо могла быть совершенной во всем, но ступни у нее были как у крестьянки.

Орсон щелкнул пальцами, чем вывел из ступора разинувшего рот официанта и заставил меня поднять глаза. Предложили шампанское. Гарбо покачала головой. Одетая в простое черное платье, которое обволакивало ее мистическим шармом, она что-то шепнула Орсону, а он кивнул и посмотрел туда, где стояла…

Я.

Удовольствие заурчало в голосе Мерседес.

– Видишь? Ей и правда любопытно. Иди.

Меня шатнуло вперед. Я утратила чувство времени. За несколько шагов на пути к ожидавшей меня Гарбо я увидела себя в головокружительном вихре трансформаций: одержимая любовью школьница с непомерным бантом на голове и зажатым в ладошке растаявшим марципаном; девушка-бунтарка, посвятившая себя игре на скрипке; профессионалка из кабаре с моноклем, выходящая, виляя бедрами, на засыпанную опилками съемочную площадку, где ее панталоны с оборками будут разжигать страсти. Я увидела мать-заступницу, опекающую ребенка, дерзкую соблазнительницу и полную пренебрежения жену; я увидела звезду, запущенную катапультой на вершину обожания по неизвестно чьему желанию. А когда я подошла к ней и протянула ладонь для приветствия, то увидела себя как потрепанного войной майора, который в лазарете пожимает руку умирающему юноше-нацисту.