Сказки о рыбаках и рыбках - Владислав Крапивин

Абов опять побарабанил белыми пальцами по колену.

— Знаете, я ведь во многом согласен с вами…

— «Но…» — подсказал Валентин.

— «Но», разумеется, есть. Однако что там… Наверно, вы могли бы привести примеры и поярче. Не из заморской жизни, а из нашей. Да и сам я…

— Мог бы! Но, надеюсь, вы понимаете, что с самого начала у меня не было желания увеличивать число таких примеров своей службой Ведомству? А оно от меня этого хотело…

Абов поглядел понимающе, без упрека:

— И вы повели двойную игру…

— Не было двойной игры, — жестко сказал Валентин. — Потому что в вашу пользу я не играл никогда.

— Судя по всему, вы были достойным противником Ведомства, — не поднимая век, сказал Абов. Со смесью уважения и насмешки. Впрочем, насмешки — больше.

— Конечно, я микроб в вашем понимании, — без обиды согласился Валентин. — Однако акула может ухватить зубами рыбу и зверя, а вот микроба — труднее…

— Но может проглотить…

— А я и был проглочен, черт возьми! И приходилось вертеться в этом вонючем чреве!.. И не запачкаться о всякое дерьмо, конечно, было невозможно…

Артур врал, разумеется, что Валентину придется давать лишь общие сведения и быть кем-то вроде эксперта. Пришлось и характеристики писать на разных деятелей искусства, и делать нечто вроде репортажей из кулуаров съездов и фестивалей… Тошно, гадко было на душе, и одно утешение, что, слава Богу, сумел никому не повредить, а порой и отвести от кого-то идиотские подозрения. Зато на нескольких провокаторов, которых ему знать не полагалось, но которых он вычислил довольно быстро и безошибочно, с удовольствием накатал с три короба. Вычислить было не трудно, потому что эти типы, как и заморский торговец, работали со старанием, но на страхе…

Противно было и стыдно, когда на «явке» — в дешевом гостиничном номере или в задней комнате какого-нибудь окраинного магазинчика — он писал под сопение сидевшего рядом Артура: «По вопросу о (фамилия, имя, отчество, место службы) информатор может сообщить следующее…» А в конце (если только речь шла не о дураке стукаче из Артуровой обоймы) он выводил: «О политически-оппозиционных и ущербных высказываниях и поступках данного лица информатор сведениями не располагает». И чужая, с нелепой закорючкой подпись: «Свирский».

— А почему — Свирский? — спросил Артур, когда Валентин по его требованию выбрал псевдоним.

— Была в давние времена у меня любимая книжка «Рыжик», писатель Свирский сочинил. И самого меня Рыжиком звали… в детские розовые годы, когда все мы были чисты и бескорыстны, — разъяснил Валентин.

Артур Косиков не понял грустной иронии. Не всегда он отличался догадливостью. В сыскных вопросах он был весьма неглуп и опытен, а в житейском плане и в понимании человеческих натур за рамки индекса вербуемости не выходил, туповат оказывался. Неужели и другие такие же? Валентин не знал, общался только с Косиковым.

Общались они, кстати, не по одним лишь ведомственным делам. «Ничто человеческое» оказалось не чуждо Артуру Львовичу Косикову. Скоро он повадился по-приятельски захаживать к Волынову, оказался любителем Франсуа Вийона, анекдотов (в том числе и политических — между «своими» можно), западной живописи (особенно с женской натурой) и хорошего коньяка. Случалось, они усиживали по бутылке за вечер. Валентин держался, чувствуя себя кем-то вроде зоолога, изучающего странное незнакомое существо. Артур же непритворно хмелел. Жаловался на жену и паршивую квартиру. Иногда просил взаймы и потом не отдавал. Валентин не отказывал, убеждая, что платит за свою безопасность и свежую информацию.

А информации хватало! Артур не раз (возможно, из хитрого расчета), хихикая, пересказывал, а то и показывал письма, которые слали в органы недруги Валентина. Писали некоторые коллеги — живописцы и графики. Набор «сведений» был достаточно широк, хотя и не нов — от «позорящей звание честного художника внебрачной связи с некой разведенной особой В. Галушкиной» до «подозрительных контактов с иностранцами» и от взяток (!) до «увлечения безыдейно-формалистическими тенденциями в искусстве книжной иллюстрации». Познакомился Валентин и с письмом добрейшего старосты местной ассоциации художников-графиков. Сей известный в стране мастер, отдавая должное талантам молодого иллюстратора Волынова, отмечал в то же время излишнюю его самоуверенность, некоторую зыбкость идеологических позиций и выражал осторожное сомнение в целесообразности включения В.В. Волынова в состав делегации для поездки на Пражскую конференцию мультипликаторов-любителей…

Скандальные пенсионеры, пытавшиеся выжить шумный «Репейник» из полуподвала, добродетельные просвещенцы, «обеспокоенные судьбой беззащитных детей из „этой антигосударственной организации“», не забывали и «не в меру пользующегося своей известностью художника Волынова, который учит детей снимать мультфильмы, подрывающие основы педагогики и нашей идеологической системы»… Причем письма об этом шли и через год, и через два, и через три, когда Валентин уже перестал бывать в «Репейнике». К тому времени Игорь Тарасов имел неосторожность жениться и скоро уехал из города, чуть не со слезами распрощавшись с «репейчатами». Прежние ребята выросли. С новыми пацанами и с новым руководителем той дружбы уже не было. Он стал захаживать к ним лишь изредка, а потом и совсем перестал. Но благодарность к «Репейнику» сохранил навсегда — за то, что клуб помог преодолеть вечное смущение перед детьми, разбил между Валентином Волыновым и ребятами стенку. Теперь Валентин среди любых мальчишек и девчонок быстро делался своим…

Да, а письма шли. Почти любое из них при «раскрутке дела» могло художнику Волынову надолго испортить жизнь. А теперь, читая очередную «телегу», Валентин, чего скрывать, испытывал злорадное и приятное чувство защищенности. Хотя от «щита» нехорошо попахивало.

«Не от щита, а от тебя самого, — порой беспощадно говорил себе Валентин. — Чего нос зажимать, если оказался с ними…»

В отличие от «необъявленного сотрудника» Свирского, ротмистр ведомственной службы Косиков сомнений и угрызений не испытывал. Да и с чего бы? Он любил свою работу и был, если хотите, романтиком тотальной слежки и борьбы с инакомыслием. Он искренне верил в государственную важность поиска злоумышленников, нарисовавших углем бараньи рога на уличном портрете Верного Продолжателя или написавших на заборе: «Федеральная лига + мафия = нерушимый предвыборный блок!»

Пожалуй, из-за излишней своей истовости ведомственный ротмистр Косиков и не сделал карьеры. Когда стали меняться времена и потребовалась большая гибкость и дипломатичность, то чрезмерное рвение и прямолинейность перестали соответствовать задачам Ведомства. Тут же у Артура Львовича была обнаружена любовница, о которой раньше «не знали». Ротмистра, нарушившего незыблемые нравственные нормы славных рядов, сослали на писарскую должность в захудалый райотдел, потом уволили совсем (точнее, перевели в «необъявленные») и назначили заведовать лодочной станцией в центре допризывной подготовки. А затем он, пока не уехал куда-то со своей новой женой, был смотрителем пневматического тира на центральном рынке. Иногда по старой памяти заходил к Валентину и снова брал взаймы. И Валентин давал, размышляя, что, будь он литератором, наверняка посвятил бы рассказ или повесть такой поучительной и по-своему несправедливой судьбе.