Исключительные - Мег Вулицер

– Хватит, Пол, – сказала Эди, – мы тебя поняли. Мы благодарны за работу, которую ты проделал. Последний чек ждет тебя в офисе. Давай, тебе пора.

– И кто здесь грубит после этого? – пробормотал Пол, не злясь, впрочем, по-настоящему. Кивнув на прощание, он ушел, встряхивая головой.

– Термиты с микрофонами? – сказала Эди мужу. – Звучит не так плохо.

Позднее, когда вожатые и уборщики закончили все дневные дела – а заодно и дела на сезон, – а Мэнни и Эди торжественно попрощались со всеми, лагерь опустел. Мимо проскакал было олень, и вдруг остановился посреди лагеря, поворачивая голову влево и вправо, как будто спрашивая, куда же все подевались. Лагерь умер, как случалось каждое лето, когда все разъезжались по домам, но на этот раз печаль ощущалась в два раза сильнее. Старик со старухой стояли на вершине холма и смотрели вниз на свой дышащий на ладан лагерь. Маленькие жилые домики, простоявшие тут более полувека, и здания побольше, предназначенные для рисования и театральных постановок.

– Я не готова его продавать, – сказала Эди, – а ты?

Мэнни огляделся. Лагерь виделся ему зеленым и лохматым, а вигвамы походили на стога сена кисти Моне. Когда-то, когда его глаза были ясными, как горный ручей, они с женой вникали во все дела лагеря, близко знали каждого ребенка и каждого вожатого. Он не понимал, почему они с Эди вдруг оказались такими старыми, его это безмерно удивляло. Почему даже молодые, склонные к экспериментам творческие люди, которые были уверены, что им вообще не придется стареть, обнаруживали со временем, что жизненный опыт накапливается и накапливается, чем-то походя на плесень. Они оба были достаточно стары, чтобы послать ко всем чертям это место, но они пока не могли этого сделать.

– И я пока не хочу, – согласился он с женой, – не сейчас. Может быть, для начала мы найдем какого-нибудь парня, который бы действовал поаккуратнее Пола. Кого-нибудь, кто понимает наше видение лагеря и сможет все сделать именно так, как надо.

– И кто же это может быть? – поинтересовалась Эди. – Нам придется клонировать самих себя.

– Это вряд ли, – решил Мэнни. – Слишком уж технологично, – он положил руку на знакомое, покрытое коричневыми пятнами плечо жены, – за эти годы сюда приезжали тысячи подростков. Они полюбили лагерь всем сердцем. Мы хорошо их учили. А потом они выросли, и далеко не все они посвятили свою жизнь искусству. Не из всех получился Итан Фигмен. Или Эш Вулф. Или Фрэнсис Пэлл, скульптор по металлу… по огромным кучам металла.

– Или Жанна Честен, шекспировская актриса, – добавила Эди, – или Трой Мейсон, который танцевал с Элвином Эйли. Господи, что он вытворял на сцене все эти годы. Или близнецы ди Ланци из шестидесятых, со своей огромной… хреновиной. Как она называлась вообще?

– Синтезатор Муга.

– Да, точно. И некоторые из них все еще здесь. Или, может быть, ищут повод вернуться. Они все любили это место. И оно все еще живо, между прочим.

* * *

Несколько недель спустя Жюль Хэндлер-Бойд дремала в городском автобусе. Прошлой ночью они с Деннисом вернулись из Осуиго. Они отвозили Рори в университет штата – начинался третий курс. Училась она прилично и специализировалась на предмете, которого родители вообще не понимали. Емкость окружающей среды. Рори не была звездой вроде Ларкин Фигмен, но она безболезненно миновала детство, превратившись в сносную студентку и очень беспокойную в целом девушку, которая точно знала, что хочет постоянно быть в движении, хочет жить во всем мире сразу. В окружающей среде.

Дочь покинула их квартиру, когда поступила в университет, и сколько бы вокруг ни говорили, что из-за ужасного состояния экономики люди не могут уехать из родительского дома аж до двадцати шести, не планировала вернуться и не нуждалась в этом. Иногда она появлялась дома на каникулах, всегда с парой подружек, смешливых девчонок, любящих свежий воздух. Родители никогда не могли их понять. К пятидесяти двум годам Жюль и Деннис вступали в спокойный период жизни – начало тихого заката. «Стабиливокс» поддерживал Денниса в уравновешенном состоянии, хотя дозу иногда требовалось корректировать. Он полюбил работу в клинике, и теперь выписывал три разных журнала о сонографии. Он столько об этом узнал, что медсестры в клинике иногда звали его «доктором».

Они с Деннисом взяли напрокат машину, чтобы доехать до Онеонты. Их деловая дочь с темно-рыжими волосами и крупным, мягким лицом Денниса крепко обняла родителей, а потом одна из ее соседок, с которой они вместе жили в ветхом викторианском особняке поодаль от кампуса, высунулась слишком далеко из открытого окна третьего этажа и крикнула: «Рори, тащи сюда свою задницу». А теперь Жюль, прислонившись к стеклу, ехала в набитом автобусе по Бродвею в сторону офиса. Глаза у нее закрывались сами собой, пока она не заметила женщину напротив. Через минуту на нее уже смотрел весь автобус. Каждые несколько секунд она сильно била саму себя по лицу. Жюль смотрела на нее в ужасе. А потом женщина, сидевшая рядом, перехватила ее руку и зашептала что-то на ухо бедолаге. Выглядело это так, будто они просто разговаривают, и странная женщина кивала и улыбалась. А потом она высвободила руку и снова ударила себя по лицу, еще сильнее, чем раньше.

И вторая женщина снова мягко заговорила с ней. Они были очень похожи, как сестры. Может быть, они даже были близнецами, но со временем страдания изменили лицо одной из них, так что сходство стало совсем не таким разительным.

Жюль понимала, что должна немедленно отвернуться, что не отвести взгляд будет аморально, но обнаружила, что не в состоянии этого сделать. Поэтому она переключилась на ту сестру, которая говорила. Жюль смотрела на нее, и в лице женщины вдруг проглянули юные черты, и Жюль вдруг подумала: «А я же ее знаю». Это было что-то вроде прозрения. Она встала и уверенно сказала:

– Джейн!

Женщина посмотрела через проход и удивленно улыбнулась:

– Жюль!

Джейн Зелл, которая когда-то жила с Жюль в одном вигваме в «Лесном духе», тоже встала, и они обнялись. Жюль вдруг вспомнила ночной разговор в вигваме, когда Джейн призналась, что у нее есть сестра-близнец, которая страдает неврологическим расстройством и все время бьет себя без всякой причины.

– Это моя сестра Нина, – сказала Джейн, и Жюль кивнула.

Пока Жюль и Джейн разговаривали, Нина продолжала истязать себя. Но Джейн к этому привыкла и невозмутимо расспрашивала Жюль, что же произошло в ее жизни за минувшие тридцать с лишним лет.

– Я работаю в бостонском фонде, который дает гранты композиторам, – рассказала Джейн, – а мой муж Крейг играет на гобое. Я сама бросила музыку… я, конечно, играла хорошо, но недостаточно… но мне все равно надо быть рядом с людьми искусства. На выходные я приехала в Нью-Йорк на конференцию, а заодно и навестить Нину, – в пятьдесят два года лицо Джейн Зелл по-прежнему светилось. Как хорошо, что этот свет никуда не делся.

– А ты общаешься с кем-нибудь из «Лесного духа»? – спросила Жюль.

– С Нэнси Манджари. А вы с Эш до сих пор дружите?