Университет - Бентли Литтл

Это тоже было частью происходящего. Противопоставление сверхъестественного и реального. Ужас не пугает так сильно, пока его держат в определенных рамках, пока он находится в границах кладбищ, жутких развалин и захваченных привидениями домов. Но когда он вторгается на территорию рационального, когда существует одновременно с танками и пожарными машинами, когда обычных людей, занимающихся земными делами, заставляют сталкиваться с невидимыми силами и изменением действительности, эффект его возрастает многократно.

Граница перейдена.

Его невозможно остановить.

Это был Большой страх. Вот что больше всего пугало Йена. Сама мысль о том, что Университет невозможно остановить, что Он будет расти и развиваться, что вся королевская конница и вся королевская рать не смогут вернуть Брее ее прежний вид, пугало его гораздо больше, чем он мог себе представить.

Скандирование неслось из дыры, громадного туннеля, возникшего на лужайке возле северного крыла административного здания. Эмерсон не хотел этого делать, но повернулся и пошел на лужайку, заставляя себя двигаться вперед. Смотрел он прямо в отверстие.

Студенты, их были тысячи, выходили маршем из входа в туннель. Они были построены в колонну, рядами по пять человек, как солдаты. Юноши в футбольной форме и мундирах службы подготовки офицерского резерва, девушки в костюмах чирлидерш, студенты в лабораторных халатах и выпускных мантиях. В руках все они сжимали некое подобие копий и хором скандировали: «Гомосеки и лесбиянки, о боже! Ниггеры и китаёзы, о боже!»

Ему всегда было интересно, куда пропали все студенты, хотя вслух он об этом никогда не говорил и боялся признаться в этом даже самому себе. В Брее учились двадцать пять тысяч студентов, а они видели в кампусе каких-нибудь две-три сотни. И ведь очевидно, что остальные в это время не прятались по аудиториям. И где-то в глубине души Эмерсон хорошо понимал, что они не разошлись по домам.

И вот теперь они появились.

«Итальяшки, жиды и метисы, о боже!»

Йен бросился к спасателям, заполнявшим кампус.

– Брандспойты! – закричал он пожарным. – Цельтесь в них из брандспойтов!

Он ожидал, что ему придется убеждать, ожидал встретить сопротивление, был готов долго и нудно рассказывать обо всех невероятных ужасах, которые им пришлось пережить, чтобы заставить пожарных послушаться, но, к его изумлению, две из машин тут же остановились и пожарники стали готовиться. Они размотали брандспойты и включили насосы. Полицейские, вооруженные щитами и дубинками, строились в линию.

Теперь уже можно было рассмотреть лица тех, кто маршировал в первых рядах, и Йен увидел старого приятеля Бакли Бранта Килера, стоявшего во главе колонны. Брант был весь избит и покрыт кровью, обуви у него не было, он хромал, кожа на лице и руках сгорела и почернела, – но Килер ухмылялся во весь рот и высоко поднимал свою пику.

– С дороги! – крикнул Йену один из полицейских, и профессор заторопился туда, где стояли Элинор и все остальные.

Минутой позже включили брандспойты, и студенты под ударами водяных струй стали падать, как оловянные солдатики, теряя по ходу дела свои пики. Йен ощутил восторг, сравнимый с экстазом, когда увидел, как мощная струя попала Бранту в живот и тот отлетел назад, сбив девушку, шедшую за ним. Ему захотелось, чтобы пожарник прицелился получше и попал Бранту прямо в рожу, захотелось увидеть, как глаза сосунка вылезают из орбит и лопается его сгоревшая кожа.

Эмерсон заставил себя закрыть глаза, глубоко вздохнуть и отвернуться.

Когда он, спустя несколько мгновений вновь открыл глаза, полицейские и пожарные смогли продвинуться вперед. Пожарные, человек десять-двенадцать, с пятью или шестью брандспойтами уже подходили к входу в туннель, и под напором воды фигуры отступали и поспешно скрывались в темной дыре. Полицейские подбирали мокрых, ошарашенных студентов с земли и по очереди передавали их в фургоны, стоявшие перед университетом.

– Это еще не закончилось, – сказала Фэйт, встав рядом с ним.

– Да, Стивенс был прав, – Йен кивнул. – Университет – не только люди, но еще и здания, и земля, и вся инфраструктура. – Он мрачно поглядел в сторону парковки. – Надо достать взрывчатку из его фургона. И взорвать остальные здания.

– А может быть, стоит сунуть взрывчатку и туда? – Фарук показал на туннель, из которого сейчас выходили пожарные. – Может быть, это Его сердце…

– Сердца не существует, – устало произнес Йен. – Мы сделаем то, что велел Стивенс. Взорвем здания.

– А как же мы? – спросил Джим и постучал себя в грудь. – Что будет с нами, когда все развалится?

Йен тоже еще чувствовал остатки боли в груди.

– Не знаю, – сказал он. – И мне, в общем-то, все равно. Сейчас меня гораздо больше пугает то, что Университет может сделать со мной, если останется жить, чем то, что произойдет, если Он умрет.

– Ты прав. – Бакли кивнул. – Согласен на все сто, а если вы – слабаки и у вас очко играет, то проваливайте отсюда и не оборачивайтесь, потому что скоро от этого места ничего не останется.

Йен поочередно посмотрел на Фэйт, Джима, Фарука и Элинор.

– Думаю, что все мы в деле, – сказала последняя, слегка улыбнувшись. – Хотя я вместо «слабаков» использовала бы выражение «паршивые дристуны».

– Это все семантика[92], – отмахнулся Бакли.

Они не стали ни с кем согласовывать свой план. Просто достали взрывчатку, заложили ее и установили таймеры на один час. А уже потом рассказали представителям власти, что сделали. Времени для взаимных обвинений уже не оставалось, его едва хватило на паническую эвакуацию всех находившихся в кампусе, прежде чем Центр исполнительных искусств исчез в восхитительном огненном фонтане шума и ярости.

Они стояли на дальней стороне Томас-авеню, за колонной машин Национальной гвардии, и ждали боль, которая так и не появилась. Йен, крепко сжимая руку Элинор, смотрел на Джима, на Бакли, на Фэйт и на Фарука и пытался найти ответ на вопрос: «Выживет ли кто-нибудь из них, или их сердца и головы разорвутся от боли?»

И ничего не произошло.

Что бы ни делало их частью Университета и ни привязывало их к Нему, исчезло, и теперь они наблюдали, совершенно невредимые, как рушились одно за другим здания. На фоне взрывов Йен услышал крики. Сначала их было много, а потом они слились в один; сначала он походил на человеческий, а потом на нечеловеческий, и Йен знал, что это прощальный крик Университета. В огне и дыму появлялись какие-то образы, какие-то свет и тени, какие-то намеки на фигуры, знакомые и незнакомые, известные и неизвестные, но он их не узнавал и не был уверен, что кто-то, кроме него, заметил их присутствие.

А потом раздалось всеобщее «у-у-у-у-у-у-ффф!», и его со всех сторон окутала волна холода, после чего все непонятные образы и звуки исчезли. Остались только обычные звуки взрывов, обычный пожар и обычные разрушения.