Крест на чёрной грани - Иван Васильевич Фетисов

Роман позвал чаевать. Ел Санька с охотой, полудневная ходьба разожгла такой аппетит, что, не раздумывая, умял, запив чаем с молоком, пару яиц и пластик сала. Кусок куриного мяса оставил на паужин. Глядя на помощника, Роман радовался – раз ест жорко, то и будет работать не ленясь, станет держать в руках дело любое, а это самое главное в жизни всякого человека. Роман слышал, что какой-то большой учёный толкует, мол, человека создал труд. А Роман знает ещё и о том, что только честный труд – стержень здорового бытия. Ежели стержня этого нету или надломлен он – нету и настоящего человека – человек тогда сродни трухлявому дереву.

Бывает же, не сговариваясь, они сошлись сейчас в раздумье к одному. Дядя Роман молчит; когда ел, ни слова не проронил и, закончив, тоже помалкивает. Саньке стало интересно узнать, спросил:

– Дядь, а ты сейчас о чём думал?

– Да о чём?.. О чём ни думай – сходится всё к одному – к раздумью о жизни. Што да как есть и будет?

– Чудненько! – рассмеялся Санька. – Мы, дядь, с тобою будто сговорились. Я, когда сидел на берегу, тоже размечтался… Понимаешь, слово «жизнь» показалось таким огромным-преогромным, што мне стало аж страшно…

– Ты, Саня, шибко далеко убежал. Страшиться нечего: слово это и сама жизнь, в моём понятии, есть существо… Живёшь – значит, существуешь. Значит – ты есть… И будешь, сколь на роду написано.

– А потом?

– Потом?.. И потом жить будешь!

– Так люди умирают!..

– Не совсем – память о них остаётся…

– Так это што получается – жизнь как вроде переходит быть в смерти?

– Ну, оно так выходит… Было и будет…

– А што, дядь, тебе об этом в школе говорили?

– Сам так подумал, – Роман закурил трубку. – В школе я, Саня, не учился. Спросишь – пошто? Некогда было – с семи лет встал за соху – надо было хлеб добывать. Прошло до солдатской службы… А тут началась война с Германией. Три года провёл в окопах. Потом снова с хлебопашеством…

– Будь ты парнишкой в наше время, в школу пошёл бы. Сейчас все ходят. Обязаны по закону.

– Это хорошо. Грамотному прожить легче…

– И ты мог стать каким-нибудь начальником… Роман, к удивлению Саньки, сдержанно рассмеялся.

– А счас рази не начальник? – кивнул в сторону пёстробокого стада. – Ём, чтоб править, тож надо уметь. Побудешь со мной – научишься.

– Не, дядь, долго пастухом не буду – наскучит. Похожу ишо лета два-три – и хватит. Найду другое занятие…

Бык, видя, что стадо зашевелилось, вышел на тропу, ведущую к соседней пади Еловой. По этой пади он поведёт бурёнок на свежее пастбище.

Смертельная схватка

Выход к свежему пастбищу сначала по прибрежному редколесью, затем по Еловой, соседней с Осиновой, тенистой пади. Роман не пускал туда стадо два дня и, зная, что трава (пырей и овсяница, клевер и вязиль) подросла, ожидал сытный выпас. Доберутся коровки до богатого разнотравья, покружат на поляне – скатерти-самобранке – и на Красную гору, поближе к дому. Оно так бы и вышло – не окажись на равнине возле Еловой пади колхозный коровий гурт. Прибрежная луговина хороша для пастьбы и удобна для водопоя. Колхоз наладил здесь летний лагерь, и доярки с песнями приезжают на телегах утром и вечером доить коров. Пастух Гарма Балдаев, кривоногий, с редкими поседевшими усиками на широком смуглом лице шустрый бурят, обычно после обеда держал скот в дальнем от пади углу – знал, что близко сходиться гуртам нельзя. Перемешаются – греха не оберёшься. Сегодня как бес попутал. Сидит Гарма на высокой кочке, трубкой дымит. У ног в старых просмоленных ичигах – сума с харчем и туесок с самогоном. Весел Гарма – стадо пасётся послушно, умеет найти подход. Бабы судачат, что Гарма знает волшебное слово. Стоит ему махнуть хворостиной, и стадо, словно рота солдат по команде, двинется туда, куда надо. Сегодня Гарма подать сигнал опоздал… Хватился, когда быки, утробно мыча, ударились лбами. Дал маху и Роман – замешкался направить своё стадо в падь.

Санька прибежал к месту сражения в испуге. Боже мой! Быки стоят лоб в лоб в ярой страсти пересилить друг друга. Сильнее, кажется, артельский Май – теснит Санькиного Марта к откосу. Март уже лишился правого рога. Рана на передней лопатке. А не сдаётся, держит оборону крепко. В яром бешенстве осилить друг друга нипочём быкам ни собачий лай, ни угроза пастушеской тростью с кованым наконечником. Устали?! Нет, чуть отступив, сошлись с новой силой. Подбежать бы да разогнать! Ни Роман, ни Гарма не решаются. Не надо. Быки, натешась природной страстью, разойдутся сами. Но тревожится Санька – не пошла бы драка стадо на стадо. Пойдёт, если быки скомандуют… Санька в отчаянье машет хворостиной, а быки упираются пуще прежнего, и, видя, что они топчутся на краю обрыва, закричал:

– Куда лезете, глупые! Уп-падёте!..

И будто вняв тревожному голосу, как одобрению: вот так надо драться! – оба рогача друг за другом рухнули с обрыва на берег.

Смятение… Гарма мечется в бессилии:

– У-юй! Беда! Тюрьма будет!.. – и, стоя над откосом, стращая непослушных «хозяев» стада, хлещет бичом.

Между тем быки, опомнясь, поднялись на ноги и устало побрели по берегу в поисках места для выхода на равнину.

Когда стадо с побитым вожаком вышло на богатую разнотравьем поляну, Роман спросил:

– Боялся, Сань, глядя, как дерутся быки?

– Не шибко… А што же не поделили они?

– Тут хитрая штука. Должно, каждый охраняет своё стадо: наш Март – частных хозяев, Май – колхозных.

Санька, рассмеявшись, покрутил головой:

– А што быки понимают это?

– Видел: как-то чуют… от людей понятья набрались.

– Чудно в жизни бывает…

Отбитый рог Роман принёс показать, если кто спросит, почему Март ходит, вскидывая мордой в левую сторону. Но, к радости пастуха, в первые дни никто особого внимания на бычью особенность не обратил. Взбудоражились после того, как Март привалил за краснобокой коровой на подворье Сарки Ежихи. Сарке порадоваться бы, что её краснобокая, уже не молодая бурёнушка не останется яловой, а она (всяк при своём уме), увидев быка с отбитым рогом, понесла несусветное: «Марту рог откусив бис! Екий був красавчик! Теперь коровы ни взлюбут…»

Ведь знает баба, что вожатому коровьего стада не обязательно иметь крутые рога, был бы природный зов – и ладно. Да Сарке скучно жить без хулы, ставшей поводом для жарких разговоров.

Исповедь колдуньи

Вот