Королевская кровь. Огненный путь - Ирина Котова

Макс раздраженно втянул в себя воздух. Светильник вдруг перестал моргать. Но это не очень помогло: в его тусклом сиянии они оба, рыжий и светловолосый, выглядели не краше, чем обитатели морга.

– Приснился, – отголосок вязкого сна холодком прошелся по затылку. – Но нянька мне точно не нужна. Иди спать, Миха.

Михей не обиделся. Они вообще давно не обижались на подколки друг друга. Глупо реагировать на них иначе чем дружным ржачем, на седьмом-то курсе.

– Да я уже и не хочу особо. Пошли покурим, – он протянул инляндцу еще одну папиросу. – Придешь в себя. А то ты пятнистый, как после взрыва огнесмолы.

Макс, направляясь за другом через холл в сторону балкона, невольно усмехнулся: вспомнил эксперимент, после которого он долго ходил с подживающими ожогами, без бровей, волос и ресниц и с дрожащими руками. Перестарался. Зато в него накрепко в буквальном смысле вплавилось правило: в лаборатории забыть о торопливости, строго выдерживать таймер и никогда не оставаться без защиты.

– Кот проснулся? Небось опять зубоскалил? – Кошмары у Макса начались на пятом курсе, после плотных боевых практик с нежитью, и фон Съедентент не упускал возможности пройтись по нежной психике друга. Впрочем, это он делал вполне беззлобно.

Над ними опять заморгал светильник, теперь уже в холле.

– Да нет, он спит как убитый, – сообщил Севастьянов, оборачиваясь у двери балкона и с недоумением глядя на светильник, затем на Тротта. Моргнул, помотал головой. – О чем это я? А… да… Ты же заседаешь в библиотеке и лаборатории, не видишь ничего. Ему не до смеха. Март вместо того, чтобы перед работой отсыпаться, по вечерам вокруг Вики на женском этаже вьется, как голубок-девственник, или занимается с ней боевкой на стадионе. А сам теперь за руку ее взять боится. Потом полночи работает и спит по три часа в день. Что ни говори, дружище, а женщины делают нас больными.

– Меня сия участь миновала, – хохотнул Тротт, проходя вслед за другом на балкон. Его отпускало, и настроение поднималось. Опустился в холодное кресло, щелкнул пальцами, поджигая папиросу. – Они что, снова сошлись?

– А куда им деваться, – грубовато буркнул Михей, тоже прикуривая, – сам же все видел.

Он выпустил дым и вдруг несколько раз с отчаянной злостью долбанул кулаком по перилам. Старое железо задребезжало.

– Ты это оставь, братишка, – проницательно протянул Макс, затягиваясь. – Раз уж Вики после такого его к себе подпускает, значит, там все серьезно. Нет, я бы сам от нее не отказался, но переходить дорогу Марту… Да мало ли девчонок в мире?

– Таких – мало, – без иронии сказал Севастьянов.

Они замолчали. Михей выпустил дым, прислонился к перилам балкона. За кронами гигантских типанов, пахнущих весной и дождем, светило фонарями здание университета. Откуда-то с нижних этажей слышны были чуть тянущая мелодия патефона и женский смех.

Севастьянов перегнулся через перила, прислушался.

– Третий курс гуляет, – сообщил он, ухмыльнувшись и снова затягиваясь папироской, – заглянем, Макс? Тебе бы развеяться, да и мне мозги прочистить не помешает. Девочки там отзывчивые. Или, может, лучше в бордель какой залетим? Время еще есть.

– Позже, – расслабленно и почти благодушно махнул рукой Тротт. – Садись, Миха, не мельтеши.

Михей опустился в кресло.

– Что тебе снится такого, кстати? Что ты орать начинаешь?

– Картинку не помню, – недовольно сказал Макс. Мышцы опять сжались, закаменели. – Помню ощущение, что лечу с огромной высоты и сейчас разобьюсь, вот и ору от страха.

– А… ты не мерзнешь? – как-то настороженно спросил Михей.

– Нет, – недоуменно ответил Тротт, – а должен? Хотя ты прав, может быть спазматическая реакция сосудов на адреналин. Нет, дружище. Я просто ору, как истеричная старая дева.

Друг фыркнул.

– А я иногда плачу и трясусь от холода. Так что ты тут не единственная истеричка, Малыш. Правда, – несколько сконфузившись, признался он, – у меня последний раз было еще до поступления.

Макс скривился, чувствуя себя жалким. Севастьянов успокаивающе хлопнул его по плечу.

– Не куксись, Малыш. У тебя это случалось-то три или четыре раза за три года. Ты просто перенапрягаешься. Хотя… если посмотреть на нашего Кота, то он упахивается, а спит как младенец, только, увы, не так тихо. Слышишь? Его сейчас, полагаю, даже Дед Алмаз не поднимет.

Тротт слабо улыбнулся, зажав папиросу зубами, прислушался. Да, сквозь усиливающиеся звуки музыки (девушки веселились вовсю) пробивался могучий храп пришедшего с час назад барона.

– Спускаемся? – спросил инляндец, делая еще затяжку. – Теперь-то точно не заснем, под этот концерт.

Михей покрутил носом, подергал себя за волосы и засопел. Он иногда так делал, когда размышлял, и это выглядело очень забавно.

– Лучше сходим в «Сладких пташек», Макс. Все-таки надоели уже скрипучие общажные кровати. И болтовня за дверью. Стар я стал, дружище, комфорта хочу. И чтобы девочка была умелой и пахла не книгами, а сладкими духами, помадой для волос. И не болтала.

– Зато у нас свеженькие, – Макс пожал плечами, – неперепаханные.

– Зато любви потом требуют, – в тон ему продолжил Севастьянов. – А то и жениться.

– Это да, – Макс усмехнулся, докурил. – Уболтал. К пташкам так к пташкам.

* * *

– Я много лет подряд просыпался от своего крика, – говорил Тротт, снова стоя у окна и прикуривая. На друзей он не смотрел, но ощущал их внимательные взгляды. – Слава богам, это случалось редко, иначе я стал бы неврастеником.

Мартин ожидаемо хохотнул и тут же придушенно замычал что-то: инляндец краем глаза увидел, как Вики зажала ему рот ладонью.

– Не сбивай, – сердито прошептала она.

– Я даже вывел закономерность: можно было ждать подобного сна, если я сильно устал или опустошил резерв. Или плотно работал с нежитью.

– Почему ты не обратился за помощью, Макс? – это спросил Алекс.

– А что бы он сказал? – фыркнул Мартин, извернувшись из-под Викиной руки. – Здравствуйте, я большой мальчик, но мне снятся плохие сны? Я его понимаю, я бы тоже из-за такой глупости не пошел консультироваться.

– Я пошел, – проворчал Тротт недовольно и затянулся. Он не любил, когда его перебивали. – Обратился к одному менталисту, другому. Но они как один твердили, что не видят никаких снов. Просто черноту и эмоции. А эмоции я и так помнил. Я мог бы, конечно, и Деда попросить о помощи, но соваться к безумно занятому старику с такой дурью? В результате покопался в проблеме немного и махнул рукой. Меня это раздражало, не скрою, но не настолько, чтобы я отвлекался от дела.

«А еще, – подумал он, – мир казался полным такого количества интересного, неразгаданного, подвластного моему уму, а кошмары случались настолько редко, что я перестал тратить на них время».