Зубы тигра - Том Клэнси

* * *

А может, и не так уж уныло. После ленча из АНБ поступило ещё несколько документов. Джек прикинул в уме и решил, что на той стороне Атлантического прудика сейчас вечер. Мастера электронных дел из корпуса карабинеров – федеральной полиции Италии, главным достоинством которой была роскошная, даже несколько театральная униформа, перехватили несколько переговоров, которые сразу же передали в посольство США в Риме, откуда они через спутник поступили в Форт-Белвор – главную станцию спутниковой связи на Восточном побережье. Некто по имени Мохаммед звонил кому-то по имени Айман – это стало известно из записи беседы, во время которой обсуждался факт смерти Уды бен-Сали. Это имя заставило насторожиться сразу все вовлечённые в процесс компьютеры, от них пошли сигналы к посольским аналитикам, а те немедленно передачи информацию дальше.

– "Эмиру уже сообщили?" Чёрт возьми, кто такой эмир? – спросил Джек.

– Это дворянский титул – как герцог или что-то в этом роде, – ответил Виллс. – А в каком контексте он упоминается?

– Вот, смотрите. – Джек протянул распечатку.

– Выглядит любопытно... – Виллс повернулся и принялся копаться в файлах своего компьютера в поисках слова «эмир». Оно встретилось лишь единожды. – Если верить этим данным, оно было упомянуто около года назад в записанном разговоре в неопределённом контексте, и с тех пор не повторялось. В Управлении считают, что это кодовое обозначение какого-то руководителя среднего звена в их организации.

– Согласно этому контексту, пожалуй, что намного выше среднего, – подумал вслух Джек.

– Возможно, – согласился Тони. – Мы ещё очень многого не знаем об этих парнях. Лэнгли, вероятно, передаст этот текст кому-то из своих «эмиров». Во всяком случае, я поступил бы именно так, – закончил он, однако уверенности в его голосе не было слышно.

– У нас в штате хоть кто-нибудь знает арабский язык?

– Два парня, учившиеся в Монтёре, могут говорить, но специалистов по культуре – ни одного.

– Мне кажется, что это заслуживает внимания.

– Ну, так напиши, что ты думаешь, а мы посмотрим, что думают они. В Лэнгли имеется целая толпа телепатов, и кое-кто из них действительно что-то может.

– Из всех, о ком мы знаем, Мохаммед занимает самое высокое положение. А тут он говорит о ком-то, определённо занимающем руководящее положение по отношению к нему. Именно это мы и должны проверить, – заявил Райан-младший со всей твёрдостью, на какую был способен.

Виллс, со своей стороны, знал, что его напарник прав. Он лишь не совсем верно идентифицировал самую большую проблему разведывательного дела. Слишком много данных и слишком мало времени на их анализ. Лучше всего было бы направить из ЦРУ в АНБ и из АНБ в ЦРУ поддельные запросы: что, дескать, они там думают по этому поводу. Но прежде чем так поступить, следовало десять раз подумать. Запросы на передачу данных поступали в оба адреса, наверно, миллион раз в день, и из-за огромности этого потока они никогда не проверялись – в конце концов, направленная связь была совершенно безопасной, разве не так? Но за обращением к аналитикам мог последовать ответ в виде телефонного звонка тому самому человеку, от чьего имени будет отправлен запрос. Это могло привести к утечке, а утечка была, пожалуй, единственной роскошью, которую Кампус не мог себе позволить. И потому запросы такого рода шли на верхний этаж. Такое случалось, пожалуй, раза два в год. Кампус был паразитом на теле разведывательного сообщества. Такие существа могут пользоваться ртом лишь для того, чтобы пить кровь, но никак не для разговоров.

– Изложи свои соображения в донесении на имя Рика Белла, а он обсудит их с сенатором, – посоветовал Виллс.

– Просто замечательно... – проворчал Джек. Он ещё не успел научиться терпению. Больше того, оказалось, что он не так уж много знает о бюрократии. Она существовала даже в Кампусе. Смешно было ещё и то, что будь он самым рядовым аналитиком в Лэнгли, то мог бы поднять телефонную трубку, набрать номер и поговорить с нужным человеком – узнать его мнение и получить предложение или что-нибудь в этом роде. Но он работал не в Лэнгли. ЦРУ действительно очень хорошо умело добывать и обрабатывать информацию.

Вся загвоздка состояла в том, чтобы предпринять на её основе какие-то эффективные действия, а перед этим правительственное агентство, как правило, пасовало. Джек изложил свою просьбу, кратко, но убедительно обосновал её и стал гадать, что же произойдёт дальше.

* * *

Эмир воспринял известие спокойно. Уда был небесполезным мелким звеном в его организации, но не представлял особой важности. У Эмира имелось много источников денег для проведения операций. Для своей этнической принадлежности он был довольно высок ростом и не особенно красив, с семитским носом и оливковой кожей. Его семья была уважаемой и богатой, хотя большая часть фамильных денег находилась в распоряжении его девяти братьев. Дом в Эр-Рияде был большим и удобным, хотя и не являлся дворцом. Возможность жить во дворцах оставили королевской семье, многочисленным принцам, которые пыжились и рисовались, как будто каждый из них являлся королём этой земли и защитником Святых мест. Королевская семья, всех членов которой он знал очень хорошо, служила для него объектом тихого презрения, но эмоции, захороненные в глубинах его души, никогда не прорывались наружу.

В молодости он вёл себя куда более открыто и даже демонстративно. К исламу он пришёл ещё совсем юным подростком, под влиянием проповедей одного очень консервативного имама, который в конце концов нажил себе очень серьёзные неприятности, но до того сумел создать довольно-таки обширный круг последователей и духовных детей. Эмир просто оказался самым умным из всех. Он, как и другие, во всеуслышание высказывал своё мнение, в результате чего был отправлен в Англию для получения образования – в действительности же его просто хотели удалить из страны, – но в Англии, помимо законов мироустройства, он познакомился кое с чем, совершенно иностранным. Свободой слова и выражения. В Лондоне она, главным образом, осуществлялась в знаменитом Углу Гайд-парка и являлась прежде всего выражением многовековой традиции, согласно которой любой и каждый имел право выплеснуть здесь своё раздражение, вызванное чем угодно. Это был просто-напросто предохранительный клапан для британского населения и, как и полагается предохранительному клапану, позволял безвредно выпустить давление – в данном случае опасные мысли – в воздух, не давая им создать избыточное напряжение внутри котла. Если бы он попал в Америку, то столкнулся бы с радикальной прессой, выполнявшей там точно такую же роль. Но здесь его неслыханно поразило – наверно, даже прибытие космического корабля с Марса вызвало бы у него меньшее изумление – то, что люди имели возможность ругать правительство любыми словами, какие находили нужными. Он вырос в одной из последних существующих абсолютных монархий, где даже земля под ногами жителей принадлежала королю, и законом являлось слово правящего монарха – согласно если не духу, то букве Корана и шариата, свода традиционных исламских законоположений, восходящих ко временам пророка. Эти законы были справедливыми – или, по крайней мере, последовательными – но притом и очень суровыми. Проблема заключалась в том, что не все были согласны со Словом Корана и, соответственно, с тем, как именно законы шариата должны прикладываться к физическому миру. Ислам не имел ни верховного священнослужителя, наподобие римского папы, ни реальной философской иерархической структуры, какие существовали в других религиях, и потому был лишён конкретных, стандартизованных понятий о применении своих положений к жизни. Шииты и сунниты, как правило, готовы были перерезать друг другу глотки из-за расхождения в толкованиях, и даже внутри суннитского ислама существовало ваххабитское течение, являвшееся основной религией в королевстве и предъявлявшее к правоверным и к окружающему миру особенно строгие требования. Но для Эмира эта совершенно очевидная слабость ислама являлась, напротив, его главным достоинством. Ему нужно было лишь добиваться перехода ограниченного количества мусульман в свою, специфическую систему веры, что совершалось чрезвычайно легко, поскольку таких людей не приходилось даже искать. Их истолкование своей сущности находилось фактически на грани саморекламы. Большинство из них получили образование в Европе и Америке, где иностранное происхождение заставляло их держаться вместе, хотя бы только для того, чтобы сохранять комфортабельную среду интеллектуальной самоидентификации. Таким образом, у них складывалось и укреплялось чувство отчуждённости от общества, которое повело многих из них к революционному идеалу. Это было особенно полезно, так как попутно они достаточно глубоко знакомились с культурой врага, что было жизненно важно при выборе его слабых мест. У большинства этих людей уже имелись те или иные предпосылки для перехода к иной системе религиозных верований. А дальше оставалось лишь указать им объекты для проявления ненависти – конкретных людей, которых они при своём юношеском максимализме могли обвинить в тех или иных грехах и бедах, – а потом решать, как расправляться с их выдуманными врагами – то ли поодиночке, то ли толпой. Последнее могло подкрепляться если не их убогим пониманием действительности, то хотя бы иллюзией драматизма.