Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Канцлер посоветовал Анне Леопольдовне переговорить с цесаревной.

23 ноября 1741 года, утром, Елизавета Петровна навестила княгиню гессен-гомбургскую, рожденную Трубецкую, знавшую все подробности заговора (в скобках заметим, княгиня в первом браке была замужем за молдавским господарем Кантемиром, и сын ее от этого брака, Антиох Кантемир, так связанный с масонством, был русским послом во Франции и имел переписку с Шетарди), а вечером присутствовала на придворном куртаге, сохраняя, как пишут, наружно глубокое и вместе с тем величавое спокойствие.

Елизавета Петровна сидела за ломберным столиком, когда была вызвана правительницей в другую комнату.

«Добрая Анна Леопольдовна, — пишет М. Д. Хмыров, — наблюдая цесаревну в течение всего вечера, находила внешний вид ея высочества непохожим на враждебный или приличный главе заговора, и тронутая этим, пожелала лично и откровенно рассказать тетке все, что знала из слухов и писем. Цесаревна предстала племяннице с тем же глубоким и величавым спокойствием, выслушивала правительницу с возраставшим изумлением, и когда та кончила, почтительно заявила ей, что Лесток неоднократно просился в отставку, твердо отреклась от возводимых на нее обвинений, называла их клеветою, а доверие к ним безрассудством, и — горько плакала. Племянница смутилась, растерялась, бросилась обнимать и утешать тетку, смешала слезы ея со своими. Ни тени сомнения не оставалось в душе Анны Леопольдовны».

Маркиз де ла Шетарди сообщит в Версаль следующее:

«…Правительница 5 декабря (23 ноября по старому стилю. — Л.А.) в частном разговоре с принцессой в собрании во дворце сказала ей, что ее предупреждают в письме из Бреславля быть осторожной с принцессой Елизаветой и особенно советуют арестовать Лестока; что она поистине не верит этому письму, но надеется, что если бы означенный Лесток признан был виновным, то, конечно, принцесса не найдет дурным, когда его задержат. Принцесса Елизавета отвечала на это довольно спокойно уверениями в верности и возвратилась к игре. Однако сильное волнение, замеченное на лицах этих двух особ, подало случай к подозрению, что разговор должен был касаться важных предметов».

Возможно, Анна Леопольдовна не придавала особенного значения разговору, а просто решилась «по-семейному» объясниться с ней. Но эффект оказался обратным.

Возвратившись домой, Елизавета Петровна срочно послала за Лестоком. Едва он явился, она сообщила ему все подробности разговора с правительницею.

Лесток заговорил об ускорении дела, утверждая весьма убедительно, что низвергнуть со-императрицу будет мудренее, нежели низложить регентшу. Он порывался действовать тотчас же, но не было возможности быстро собрать всех заговорщиков.

(Надо думать, Лесток был извещен Елизаветой Петровной и еще об одном обстоятельстве, о котором Анна Леопольдовна не упомянула в разговоре с цесаревной, но которое, вероятнее всего, весьма встревожило заговорщиков. Граф Головкин, на котором лежала вся забота управления Россией, был того мнения, что правительнице следует как можно скорее отправиться в Москву, чтобы быть там вместе с сыном помазанной на царство. В его намерение входило также, чтобы в этой поездке приняла участие Елизавета Петровна, которую он предполагал на второй же день поездки заключить в монастырь. Так как ему надоело делать по этому поводу устные представления, на которые не обращали должного внимания, он изложил свой проект письменно и послал его с доверенным лицом… Грюнштейном, во дворец. Ведомо ли было графу о том, что его доверенное лицо подкуплено Лестоком? И во сне такое не могло привидеться. Грюнштейн начал с того, что передал пакет Елизавете, которая, прочитав и запечатав его снова тщательно, послала его правительнице. После этого Анна Леопольдовна наконец согласилась с доводами вице-канцлера, и отъезд был решен; но она желала еще отпраздновать в Петербурге день святой Екатерины, именины ее дочери. День святой Екатерины, напомним, в тот год праздновали 25 ноября.)

Досада и нетерпение не давали заснуть в ту ночь лейб-медику.

Возможно, они и были причиною возникновения на картоне рисунка, с которым утром Лесток явился к цесаревне.

На одной стороне картона Елизавета Петровна изображена была в императорской короне, на троне, на другой — она же, но в ряске монахини, с виселицами и колесами по сторонам.

— Выбирайте, — сказал Лесток, показывая рисунки.

Елизавета решилась окончательно…

В тот же самый день, 24 ноября, также утром, цесаревну предупредили, что по приказу предусмотрительного Остермана гвардии повелевалось быть готовою к выступлению из Петербурга в 24 часа.

Канцлер, решив лишить цесаревну военной поддержки, хитро придумал дипломатически удалить гвардию и ловко распустил слух о приближении Левенгаупта к Выборгу.

Лесток не отходил от Елизаветы. Не отходил до той поры, пока с помощью княгини гессен-гомбургской и Воронцова не добился согласия цесаревны назначить ближайшую ночь к совершению их замысла.

После обеда придворный лейб-хирург явился в трактир, ближайший к Зимнему дворцу. Здесь богатых посетителей заманивали то устрицами, «вчера из Фленсбурга», то анкерками, «сегодня из Токая», то коллекцией париков из Парижа, то раззолоченной каретой из Вены.

Здесь Лесток и нашел того, кого искал, — одного из главных осведомителей Остермана, шатавшегося по городу и высматривавшего опасное.

Лейб-хирург предложил ему партию в бильярд, ловко увлек его несколькими проигрышами и таким образом задержал его до вечера.

В те же часы Антон-Ульрих упрашивал правительницу расставить на улицах пикеты и арестовать Лестока.

— Опасности нет, — отвечала спокойно Анна Леопольдовна.

Супруг пожимал плечами.

— Вы слишком доверчивы, — говорил он.

В одиннадцатом часу один из заговорщиков явился в трактир и перемигнулся с Лестоком. Тот отставил кий и направился к Шетарди, чтобы взять у него деньги, при этом он не раскрыл своих намерений.

В полночь Лесток узнал через своих шпионов, что во дворце все успокоилось и что там находится только обыкновенный караул. С двумя санями лейб-медик поспешил во дворец Елизаветы. Его ждали с нетерпением. Цесаревна трепетала от страха.

— Все готово и дорога каждая минута, — сказал ей Лесток.

По долгому молчанию Елизаветы, по ее внезапно побелевшему лицу, вздрагивавшим губам было ясно: она в глубочайшем смятении. Она казалась не способной ни к чему.

— Не хочу ничего, — тихо произнесла она. Окружающие кинулись на колени, умоляя подумать о себе, о них, о России. Один Лесток хмуро смотрел на все происходящее. Наконец он сказал несколько резких фраз, и цесаревна словно вышла из оцепенения. Он, казалось, подстегнул ее.

Елизавета Петровна встала под образа, молилась и плакала.

Затем цесаревна поднялась с колен. Лесток подал ей надеть орден святой Екатерины. В руках у нее оказался серебряный крест. Не помня себя от волнения, Елизавета вышла из дворца и направилась к саням. В одни из них села цесаревна и Лесток, на запятки тут же вспрыгнули Воронцов и двое Шуваловых, на другие — Салтыков, Шварц и двое преображенцев.