Имортист - Юрий Никитин

– Озерных, – огрызнулся Романовский раздраженно. –Озерных, туповатый вы… человек, хотя у меня возникают некоторые сомнения насчетвашей принадлежности к этой высокой расе.

Я вскинул руки в общем прощании, а уже с порога посоветовалАлександре:

– Гони, не оставляй их здесь ночевать. А то все коврызаблюют.

Мазарин запросил срочной встречи, прибыл немедленно, менявстревожило его очень серьезное лицо с потухшими глазами.

– Что-то случилось, Игорь Игоревич?

– Да, – ответил он раздраженно. – Пятая колоннаработает очень активно. По всей Москве, да и по России тоже возникают стачечныекомитеты. В основном, конечно, в Москве. Все привыкли, что Москва решает, а всеостальные только наблюдают и бурчат. Готовится всероссийский митинг протеста,многотысячные, если не миллионные, шествия на Москву, а затем и всеобщаязабастовка…

Я полюбопытствовал:

– В самом деле возжаждали вернуть мексиканские сериалы?

– Их тоже. Вообще хотят снятия всех запретов, ограничений.

В виски стрельнуло, я переждал, сказал почти спокойно:

– Это должно было произойти, но не так рано… Через нескольколет разве что. Почему сейчас?

– Правильно догадываетесь, – ответил Мазарин. –Очень богатая рука спонсирует беспорядки. Будь те чуть поменьше по размаху, ябы только радовался. Даже сам бы силами своих служб вызвал бы подобное, чтобыобезглавить, пока не пустили корни… Увы, партии грушечников и народовольцевполностью работают на подготовку к мятежу. Даже часть коммунистов клюнули, вселевое крыло готово идти на баррикады… если их кто-то построит.

– Что, уже и коммунисты сами не хотят строить?

– Так у нас уже не прежние, а капиталистические коммунисты!

– Соберите штаб, – посоветовал я.

– Уже создали. Начальником, естественно, Ростоцкий, я сосвоими людьми буду в тени, что так удобно при неудачах и неудобно при раздачеслонов, Бронник и Медведев приняли горячее участие…

– Даже Медведев?

Он кивнул:

– Вы даже не представляете, какого сторонника нашли! Онприрожденный хозяйственник, а какой хозяйственник потерпит чего-то лишнее,вроде казино или завода по выпуску фаллоимитаторов с вибраторами от Intel? Такчто он ваш с потрохами!..

Снова помрачнел, я поинтересовался мягко:

– Тяжело? Что именно?

– Господин президент, вы же все понимаете, вижу. Мы с вами,еще не зная друг друга, на разных концах помогали рушить старую систему… в томчисле и это жуткое КГБ, что не столько за внешним врагом, сколько за своими! Ивот сейчас я в роли такого же душителя! И хоть понимаю, что мы правы, но гадко,гадко… Тем более что те, кто уже готовит выступление, искренне уверены, чтоименно они выступают за свободу, за правду, за человечность, а вот мы –монстры!

– Великие идеи безжалостны, – сказал я. – К намбезжалостны тоже. Пользуйтесь всеми возможностями, что вам предоставляет вашаппарат. На крики из-за океана не обращайте внимания. США первые пересталиобращать внимания на Европу, на ООН, на ЮНЕСКО, на все-все международныекомиссии, суды и гаагские трибуналы. Мы просто следуем их примеру.

– Хорошая отмазка!

– Вообще ссылайтесь на великие примеры, – посоветоваля. – А любую крамольную мысль приписывайте Ньютону, Эйнштейну, а еще лучше– персонажам из Библии.

– Спасибо за мысль, господин президент! Меня совершенно немучит приоритетство.

– Действуйте.

С неделю я не покидал Кремля, решая вопросы, принимаяделегации, разбирая конфликты между отраслями, а перед выходными ко мне врабочий кабинет тихохонько проскользнул Седых, весь сплошное смущение ивоплощение неловкости, проговорил негромко:

– Бравлин, не знаю, как и сказать…

Я молча смотрел на его желтое морщинистое лицо, Седых раньшене отличался особой щепетильностью, скорее напротив, даже очень не отличался, асейчас елозит глазами по полу, по столу, едва не сшибая на пол бумаги.

– Давай, – сказал я обреченно. – День прошел всегос двумя-тремя крупными неприятностями и десятком мелких, а это для президентатакой страны, как Россия, просто неестественно хорошо, верно?

– Не знаю, – ответил он. – Мне повезло: ни шапкиМономаха на голову, ни даже кардинальской мантии… тьфу– тьфу!

– Да ты хоть сядь, – посоветовал я, – а топереступаешь с ноги на ногу, как перед маркизой, у которой конюшня сгорела, ивсе такое дальше.

Он жалко улыбнулся, кивнул, начал оглядываться, все выбирая,где сесть, что тоже для него непривычно, никогда не смотрел на формальности,наконец уселся поближе, пугливо оглянулся, еще больше понизил голос:

– Всего лишь хотел предупредить, что… Вы знаете, Бравлин,как мне это гадко делать! Чувствую себя последним дерьмом, в то же время надо вэто дерьмо влезть… Пусть не по уши, но и до колен – противно, знаете ли…Словом, наш дорогой Вертинский упорно говорит насчет ветви имортизма «счеловечьим лицом». Вроде бы все и правильно по его словам, но что-то у менягадкое предчувствие. А он уже готовит некую программу. Это тот же имортизм,только сильно смягченный, как он говорит. Для тех, как он объявил, кто готов бывлиться в ряды имортизма, но отпугивается максимализмом…

Он мялся, краснел даже, весь несчастный, как-никакВертинский числится в его закадычных дружбанах, еще с университетской скамьивместе, последнюю корку и ту пополам, а сейчас как будто доносит, как ПавликМорозов, на друга заради идеи.

Я сказал горько:

– Но вы, похоже, не очень-то верите в искренность такогообъяснения?

Он замялся, встал, снова сел и лишь тогда промямлил:

– Не знаю, как и сказать…

– Да так и скажите.

– Я в самом имортизме не вижу обязательности максимализма, –ответил он с трудом. – Имортизм велит быть человеком в той мере, в какойчеловек способен им быть… Кто не может прыгнуть выше, того не принуждаютпрыгать… выше. Обязательно лишь общее требование: не спускаться с горы, когдаможешь не спускаться!.. Так что не вижу необходимости в каких-то смягчающихправилах. Мне показалось… Бравлин, мне это трудно выговорить, уж поверьте, нопопытка создания фракции – это сознательный раскол имортизма. Я понимаю, вкаком неловком положении оказываетесь и вы…

Я стиснул челюсти, от злости в глазах потемнело. Если бытолько неловком! Попробуй я раскрыть рот, сразу скажут, что зажимаювнутрипартийную критику, всю власть жажду подмять под себя, все решения –только от себя, к мнению соратников не прислушиваюсь, ведь каждый простоуверен, что именно он вещает вечные истины, а все остальные – дураки набитые,слушать их можно только в том случае, если их слова и выводы совпадают смнением его, единственного и замечательного гения всех времен и народов…