Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

тут живут. Ей хотелось друзей по двору и подъезду. Ей почему-то казалось, что друзья по двору и подъезду самые настоящие. А мама однажды сказала в сердцах, что это глупости. Знакомые по двору-подъезду, сказала мама, бывают такими же чужими и жестокими, как знакомые по школе. Но только один раз мама такое сказала. Она была в ужасном настроении в тот день.

Интересно, что ей мама подарит в этом году? И когда вручить маме папку – до подарка или после?

Поворот на их улицу. Конец социализма с человеческим лицом. Пошли одноэтажные дома – очень финские, очень простые, некоторые проще некуда, но всё-таки отдельные, по дому на семью. «Настя с Дашенькой в коттедже живут, – рассказывала бабушка Ира соседкам в Кингисеппе. – У нынешнего Настиного финна коттедж с садом».

С коттеджем Даша не спорила. Ведь бабушка Ира называла «коттеджем» всё, что не деревенская изба из брёвен. Жёлтый домик отчима Томми под высокой малиновой крышей не был избой из брёвен. Но «сад» – это, конечно, полный bullshit. Не было у них сада. Дворик был перед крыльцом, с рябиной, и две яблони на полоске земли за домом. Кусты шиповника вдоль гаража. Скамейка с кованой спинкой. Цветы у скамейки. Мама каждый год сажала разные цветы. В этом году она посадила гладиолусы.

Даша открыла калитку в декоративном заборе, который окружал половину их не-сада. Сделала несколько шагов в сторону крыльца по дорожке из цементных квадратиков. Цемент был старый, плитки крошились по краям. Отчим Томми второй год хотел их поменять, но мама пока не давала. Маме нравилось, что плитки старые.

Гладиолусы пышно цвели у своей скамейки – жёлтые, белые, фиолетовые, бордовые, розово-алые. Наверное, мама что-то с ними делала, чтоб они так цвели в августе. Мама любила возиться с цветами.

У крыльца Даша остановилась, потому что в кармане вздрогнул телефон. Она достала его и прочитала новые сообщения. Их было два, оба от Лизаксанны.

«Все папки, приготовленные к отправке, отправлены адресатам», – писала Лизаксанна в общий чат.

«Волнуемся за вас, – писала она лично Даше. – Владимир Иванович места себе не находит. Отказывается курить свою траву. Коллонтай ушла на моцион, чтобы мы не видели, в каком и она смятении. Удачи вам, Даша, родная! Звоните в любое время. Ваша Лиза».

«Спасибо!!!!!» – ответила Даша.

Она потопталась у крыльца, наблюдая реакции в общем чате на сообщение Лизаксанны про отправку свидетельских экземпляров. Первой пришла выдра от Тайны, задравшая лапу с антропоморфным большим пальцем. Затем взорвались конфетти от Алины. Свидетельница Шуквани написала: «Прекрасно! Спасибо. Очень жду».

Дальше много секунд ничего ни от кого не было, и Даша поняла, что тупо оттягивает неизбежное. Она убрала телефон и поднялась на крыльцо. Открыла дверь. Вошла.

Отчим Томми услышал, что она пришла, несмотря на Брюса Спрингстина, который выл, хрипел и гремел у него на кухне. Пока Даша разувалась, Томми вышел в прихожую и поздравил её с днём рождения, вытирая руки о передник. Судя по запаху, пеклось что-то ягодно-пирожное и тушилось что-то картофельно-овощное. И мама, и Томми готовили без мяса, когда она приезжала домой.

Разувшись, но не сняв рюкзак с экземпляром для мамы, Даша подбежала к Томми и обняла его. Томми был маленький, ниже её на полголовы, ей вечно приходилось нюхать его макушку, когда они обнимались. Его седые волосы пахли шампунем и чем-то таким, чем пахли только волосы отчима Томми.

Они обменялись дежурными шутками про социальную дистанцию и тесты на вирус. Даша сказала, что сшила Томми и маме несколько красивых масок. Томми поблагодарил и спросил, как дела в книжном магазине, который она спасает. Обанкротился он уже или нет? Даша сказала, что нет, пока не обанкротился. Весь каталог «Лаконии» выложили в онлайн, собрали кучу пожертвований, сделали нормальный сайт. Томми рассказал Даше, какие яства пекутся и тушатся на кухне. Он говорил как его мать, бабуля Анна-Карин: негромко, отрывисто и скупо, словно боялся произнести даже одно лишнее слово. Но у Томми, в отличие от бабули Анны-Карин, совсем не было акцента.

– Vad spännande! – театрально сказала Даша по-шведски, когда Томми описал ей грядущий праздничный стол. – Den bästa födelsedagen någonsin![42]

Они посмеялись. Томми сказал, что мама наверху, в Дашиной комнате.

– Viime aikoina, – добавил он, понизив голос почти до шёпота, – se istuu usein sinun huoneessa. Mutta älä kerro että minä sanoin.

«Она в последнее время часто сидит в твоей комнате. Но только не говори ей, что я тебе сказал».

Даша пообещала, что не скажет.

Когда Томми вернулся на кухню, она всё-таки сняла рюкзак с экземпляром и поставила на третью ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж, он же чердак. Надо было сходить в туалет, прежде чем подниматься. Рюкзак сразу накренился. Даша выправила его и придвинула поплотней к деревянному – а к деревянному чему, кстати? Она не знала, как сказать «балясина» ни на каком из языков. Не знала, есть ли специальное название для столбика в деревянных перилах.

– What the fuck am I even thinking about, – прошептала Даша.

В туалете пришлось задержаться дольше, чем она планировала. Только спустила джинсы, только села – увидела, что живот сегодня в поезде начал побаливать не от стресса. Ну или не от одного стресса. Shit, не может быть. У неё же так не бывает. Это на сколько дней получается раньше нормального? Или это позже нормального? Она потянулась за телефоном, чтобы проверить в аппе дату начала прошлой менструации, но в то же мгновение вспомнила и без аппа и поняла, что никакого «раньше» или «позже» нет и в помине. Она просто потеряла счёт обычному времени. Вся фантастика л-ских писателей, начиная с распечаток, аккуратно уложилась в её цикл. Месячные начинались по графику, по её железному графику.

Это мама так говорила: «У тебя железный график. Луну, блин, сверять можно». Ни у кого из Дашиных знакомых не было таких регулярных, образцово-показательных месячных. У Марьи была адская чехарда, вечно с разносом на неделю туда-сюда, а то и больше, никогда не угадаешь, и плюс у Марьи всё болело снизу доверху, она валялась бревном на кровати или глотала обезболивающее. А у неё, у чудесной девочки Даши, ни фига почти не болело, кроме животика. Она и апп-то поставила с Марьиной подачи, совсем недавно. Давай (сказала Марья) зафиксируем для науки, какая ты аномальная с твоим день в день.

– Epänormaali, – шёпотом произнесла Даша Марьино прилагательное.

«Аномальная».

Минуту с лишним она сидела, прислонившись спиной к сливному бачку, и беззвучно всхлипывала. Она хотела быть