Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

Возвратимся к Милорадовичу. Накануне вечером, после окончания военного совета в Филях, Фельдмаршал приказал ему по возможности задерживать неприятеля и тем дать время войскам и казенным и частным обозам выйти из города. «Если нужно, – писал ему Кутузов, – почтите видом сражения древние стены Москвы». Тогда же послано к Милорадовичу, для доставления к Бертье, подписанное Полковником Кайсаровым, французское письмо, в коем, по принятому на войне обыкновению, наши больные и раненые в Москве поручались неприятелю. Утро 2 Сентября застало Милорадовича у Фарфоровых заводов, в 10 верстах от Москвы. Когда французы двинулись вперед, он начал отступать медленно и в полдень пришел к Поклонной горе. Неприятельские колонны потянулись в обход нашего арьергарда, угрожая отрезать его от столицы. Тогда донесли Милорадовичу, что артиллерия и обозы так сперлись на Дорогомиловском мосту и в улицах, что стоят недвижимы. Одни предлагали Милорадовичу завязать дело; другие идти скорее назад. Такими средствами не была бы достигнута главная цель, состоявшая в выигрыше времени. Пока арьергард стал бы сражаться или отступать, обошедший его неприятель мог ворваться в Москву, завладеть обозами, стеснившимися в улицах, и отрезать его. Милорадович не принял ни одного из предложенных мнений, но потребовал офицера, умевшего свободно объясняться на французском языке.

Явился лейб-гусарского полка Штабс-Ротмистр Акинфов. Ему велено отвезти к Мюрату присланное накануне письмо о пощаде раненых и сказать, что если французы хотят занять Москву невредимой, то не должны наступать быстро и дать нам спокойно выйти из нее со всей артиллерией и обозами; иначе Милорадович перед Москвой и в улицах будет сражаться до последнего человека и вместо Москвы оставит одни развалины. Милорадович послал офицеров в город, для приведения в устройство спершихся обозов, а Паскевичу велел стать у Дорогомиловского моста, с 26-й дивизией, имевшей под ружьем не более 1200 человек. При них не было артиллерии, потому что ее заблаговременно отправили в Москву.

Акинфов отправился в неприятельскую армию. По сигналу трубача подъехал к нему полковник 1-го Французского конноегерского полка, провел его сперва к командовавшему аванпостами Генералу Себастиани, а потом к Мюрату. Проехав 5 кавалерийских полков, стоявших развернутым фронтом впереди пехоты, наш парламентер увидел Мюрата, в блестящей одежде и с многочисленной свитой. Завидя его, Мюрат приподнял свою шляпу, вышитую золотом и украшенную перьями, велел окружавшим его удалиться и, положа руку на шею лошади Акинфова, сказал: «С чем приехали вы ко мне?» Вручив Мюрату письмо о покровительстве раненых, Акинфов передал ему слова Милорадовича, что он вступит в сражение и не оставит в Москве камня на камне, если французы будут напирать и не остановят тотчас движения своих колонн, из коих одна была уже в самом близком расстоянии от Калужской заставы. На письмо Мюрат отвечал: «Напрасно поручать больных призору нашему; мы не имеем обычая смотреть на пленных как на неприятелей». На вторую статью, касательно приказания остановить движение колонн, Мюрат отозвался неимением власти удовлетворить желание Милорадовича, не испрося предварительно разрешения от Наполеона, к которому и отправил Акинфова, в сопровождении своего адъютанта. Проехав шагов с 200, по направлению, где предполагал найти Наполеона, Акинфов был остановлен другим адъютантом, воротившим его назад. «Желая сохранить Москву, – сказал ему Мюрат, – соглашаюсь на предложение Генерала Милорадовича и пойду так тихо, как вам угодно, с тем чтобы Москва занята была нами сегодня же». Получив заверение в оставлении Москвы русскими в тот же день, Мюрат послал к передовым войскам приказание остановиться и прекратить завязавшуюся перестрелку. Потом он спросил Акинфова: «Знаете ли вы Москву?» – «Я уроженец Московский», – было ему ответствовано. «Итак, – продолжал Мюрат, – прошу вас сказать жителям, чтобы они оставались спокойны. Им не сделают никакого вреда и не возьмут с них контрибуции; мы всячески будем заботиться об их безопасности. Да не оставлена ли Москва жителями? Где Граф Ростопчин?» – «Бывши беспрестанно в авангарде, – отвечал Акинфов, – я ничего не знаю о Москве и Графе Ростопчине». – «Где император Александр?» – «Не знаю». – «Где Великий Князь Константин Павлович?» – «Не знаю». – «Я уважаю вашего Императора, – сказал Мюрат, – а с Великим Князем дружен и очень сожалею, что обстоятельства заставили нас воевать. Тяжелая война!» – «Мы деремся за Отечество, – сказал Акинфов, – и не примечаем трудностей похода». – «Почему не заключить мира?» – спросил Мюрат. «Ни одна из воюющих армий еще не разбита, – отвечал Акинфов, – и не может похвалиться совершенной победою». Мюрат улыбнулся, сказал, что пора мириться, и предложил переговорщику завтрак, которого тот не принял. Потом он повторил уверение, что будет заботиться о сохранении Москвы, и в заключение сказал: «Если соглашаюсь на предложения Генерала Милорадовича, то единственно из особенного к нему уважения». В сопровождении того же конноегерского полковника поехал Акинфов назад и настиг Милорадовича у Яузы. Выслушав посланного, Милорадович сказал: «Видно, Французы рады занять Москву; возвратитесь к Мюрату и в дополнение условия предложите перемирие до 7 часов следующего утра, чтобы обозы и отсталые успели вьйти из Москвы; в противном случае остаюсь я при первом мнении и буду драться в Москве»[312]. По мере отступления Милорадовича с Поклонной горы к Москве подвигались за ним неприятели. Наполеон на рассвете отправился с ночлега к армии, находившейся в полном движении. В 10 часов утра он прибыл на лежащую в правой стороне от большой дороги дачу, не доезжая Москвы 12 верст. Тут встречен он был Мюратом; пошел с ним влево на особый подле церкви двор и там расхаживал более часа. Один из находившихся при нем статских чиновников расспрашивал взятых в плен крестьянина и ратника об окрестных местоположениях и Воробьевых горах и со слов их делал отметки на карте. После продолжительного разговора Мюрат отправился вперед, а Наполеон, отобедав, последовал за ним. Он ехал тихо, соблюдая всевозможные предосторожности. Бывшие на пути леса и овраги приказывал он осматривать, и сам, с возвышений, делал обозрения. Наполеону осталось подняться на Поклонную гору, скрывавшую от него столицу. Передовые всадники въехали на нее; раздались восклицания: «Москва! Москва!» Русским не трудно вообразить, какие чувствования в эту минуту наполняли врагов. Стоит только мысленно перенестись в то время, когда Александр привел нас на высоты между Бонди и Кле, откуда увидели мы впервые Монмартр и башни Парижа! Прибыл на Поклонную гору и Наполеон, предварительно, в некотором расстоянии от нее, извещенным Мюратом о соглашении, заключенном с Милорадовичем. Он утвердил условие. Увидя Москву, Наполеон радостно воскликнул: «Наконец-то мы взяли этот великий город!». Помолчав и насытясь созерцанием добычи, он присовокупил: «Время пришло!» Он сошел с лошади, рассматривал карту и в зрительную трубу глядел на окрестности и стоявшие там войска. Пробыв долго в сем положении и не видя депутатов из Москвы, он приказал сделать сигнальный выстрел, по которому авангарды всех корпусов должны были тронуться. Раздался гул орудия. Мюрат пошел к Дорогомиловской заставе, Понятовский к Калужской, Вице-Король к Пречистенской и Тверской. За авангардами двинулись корпуса. Свет померк от поднявшейся столбом пыли, и среди облаков ее понесся Наполеон к Москве. Через несколько минут очутился он у Дорогомиловской заставы, сошел с лошади и остановился на левой стороне дороги, у Камер-Коллежского вала.