Цивилизация. Новая история Западного мира - Роджер Осборн

Как афиняне в V веке до н. э., обитатели северной Италии в XII веке, англичане и голландцы в XVII веке и американцы в предшествующее десятилетие, депутаты французского Национального собрания обнаружили перед собой неожиданную возможность решающим образом повлиять на политическое будущее страны. Во всех перечисленных примерах гражданам не приходилось заново изобретать идею справедливого распределения власти между членами общества — вместо этого требовалось придумать способ, которым древние обычаи общежития, взаимоуважения и взаимоограничения — обычаи, служащие всеобщему благу, — могли быть применены к новой ситуации. В 1789 году такой новой ситуацией было, разумеется, французское государство — огромный аппарат пытавшийся контролировать жизнь, и одновременно удовлетворить нужды 20 миллионов человек, населявших непохожие друг на друга провинции общей площадью в полмиллиона квадратных километров.

Соединенные Штаты и Британия являли живой пример конституционного правления, однако в распоряжении французских политиков имелось достаточно идей отечественного происхождения. Многие представители французской буржуазии были знакомы с работами философов–просветителей. в первую очередь Монтескье, Дидро, Вольтера и Руссо, и прекрасно знали, насколько отличается французский государственный строй от идей, которые те проповедовали. Созыв Генеральный штатов привел два прежде параллельных мира в прямое столкновение — решительный натиск образованного. просвещенного буржуазного мира в лице членов собрания сумел опрокинуть автократический режим Бурбонов.

4 августа 1789 года собрание отменило все наследственные права во Франции, а 26 августа обнародовало свой самый важный документ — «Декларацию прав человека и гражданина». В октябре 1789 года разгневанная толпа парижан заставила короля с королевой приехать из Версаля в Париж; собрание также переместилось в Париж, где продолжило трудиться над составлением новой конституции. На этом этапе, несмотря на свершившийся политический переворот, мирный исход был все еще возможен. 14 июля 1790 года, в первую годовщину взятия Бастилии, на Марсовом поле в Париже собрались более 250 тысяч человек, включая предводителей Национального собрания, чтобы принести торжественную присягу, текст которой был написан Шарлем Морисом Талейраном, — присягу на верность «нации, закону и королю». Конституционное соглашение, по которому король наделялся ограниченными полномочиями, по–прежнему рассматривалось большинством французов как главный предмет устремлений.

Наиболее серьезным препятствием на пути мирного разрешения противостояния (кроме возможного отказа короля смириться с ограничением власти) стали действия французских изгнанников. Какие бы войны за какие бы наследства и территории ни вели между собой правящие династии Европы, всех их объединяли кровные узы и желание повелевать. У них было больше общего между собой, чем между ними и их же подданными — в конце концов Мария–Антуанетта была родной сестрой австрийского императора Леопольда. Младший брат короля, граф д’Артуа, стал открыто подстрекать европейских монархов к вторжению во Францию, что бы уничтожить революцию и вернуть Людовику абсолютную власть.

Пока Национальное собрание напряженно работало над созданием конституции. Францию охватывала политизация иного рода — та самая, в которой, по мнению большинства историков, и зародилось современное западное государство. Изначально национальные государства появлялись на свет в результате централизации региональных интересов под эгидой могущественных монархов, а в некоторых странах следом за этим процессом произошли реформы, предоставившие имущим слоям бблыыие возможности участия в государственном управлении. Психологическое отношение людей к своей стране представляло собой смесь из личной преданности монарху. признания традиционного права монарха и аристократии повелевать, принадлежности к национальной церкви, неоспариваемого понятия о защите своей земли, общего языка и противопоставления врагам–чужеземцам. Однако события 1789 года потрясли все эти связи до основания. Верность королю, церкви и знати испарилась, а привязанность к родине сменилась преданностью делу революции, политическим переменам и французскому народу. Если, как провозгласило Национальное собрание, единственным законным источником власти является народ, то каждый депутат, по сути, собрание целиком, могли черпать авторитет только из народной поддержки. Соответственно депутаты, их сторонники и противники производили на свет неиссякающий поток политических памфлетов, записок, воззваний, деклараций и обоснований — все с целью переманить на свою сторону как можно больше людей.

Вновь рожденное французское государство пришло на смену монархии как фокусу национального самосознания и церкви как фокусу социальной организации; политическая жизнь сменила религию, сделавшись средоточием стремлений и чаяний нации. Конституционное государство, в котором монарх имел ограниченные полномочия, уже существовало в Британии и Голландии. однако американская и французская революции пошли дальше подобного компромисса. Во Франции королевской власти, аристократии и церкви совместными усилиями удавалось избегать любых политических и социальных реформ на протяжении 150 лет. поэтому среди тех, кто по–прежнему присягал на верность королю, для многих это было лишь необходимой формальностью, ибо в их глазах он превратился в помеху для осуществления их стремлений. В отличие от Британии в 1688 году, в сознании французов после 1789 года новое государство существовало в ауре некоего полумистического идеала, воплощенного в фигуре Марианны и чествуемого трехцветным знаменем и кокардой. Английский путешественник, чей путь в 1792 году лежал через северную Францию, застал совершенно новую страну: «В каждом из городов между Кале и Парижем посреди рыночной площади высажено взрослое дерево (как правило, тополь)… на вершину такого дерева или столба надет красный ночной колпак из шерсти или хлопка, который называют “Колпаком свободы”, ствол же увешан вымпелами или красными, синими и белыми лентами. Я видел несколько статуй святых и внутри, и снаружи храмов (даже в Париже), на которых были те же колпаки, и еще несколько распятий с национальной кокардой, привязанной клевой руке фшуры на кресте… Все гербы, прежде украшавшие ворота Hotels, сняты… Слуги больше не носят ливрей — этот признак рабства также отменен».

Подобная политизация жизни изменила само представление о том, что такое нация и как она должна существовать. Не определяемая больше верностью далекому королю, французская нация предстала образованием, сплоченным участием людей в политической жизни. Поскольку публика столь глубоко погрузилась в политику, политикой пропиталось абсолютно все. Институты государства за несколько лет, прошедших после революции, включили в свою орбиту все аспекты французского быта. По сравнению со способом ведения дел, характерным для традиционных монархий, как правило, неряшливым и дилетантским, французское государство сделалось воплощением эффективности и преданности делу, а также образчиком функционирования любой современной администрации. Со всякой неопределенностью самоидентификации было покончено — отныне понятие Франции было четко задано ее границами, языком и идеалами.

Людовику, возможно, удалось бы пережить это смутное, политизированное время, однако он оказался не готов рисковать. В июне 1791 года король с королевой попытались бежать из страны, но были задержаны в Варенне и доставлены обратно в Париж уже в качестве арестованных. В сентябре 1791 года публика наконец смогла познакомиться с обнародованной конституцией, в которой прописана процедура новых выборов, отражавшая произошедшую за короткое время перемену общественных настроений. Впрочем, даже теперь оставался шанс, что этот этап революции станет заключительным —новое Законодательное собрание могло бы управлять страной, поставив Людовика в качестве марионеточного монарха. Однако коммуна, управлявшая Парижем, не желала мириться с конституционным соглашением, утверждая, что своими действиями король утратил право на власть, и требуя учреждения республики — к лету 1792 года возникла реальная угроза того, что якобинцы, группировка радикальных членов коммуны, смогут взять собрание под свой контроль. События опередили такое развитие ситуации: герцог Брауншвейгский, главнокомандующий прусской армией, которая шла на Париж, издал манифест, в котором объявлял, что дворец Тюильри, как и король с королевой, должны остаться в неприкосновенности, в противном же случае он обещал сжечь Париж и устроить расправу над его жителями. Король, преисполнившийся надежд на спасение, опубликовал прусский манифест и уволил в отставку умеренных министров, которые были членами собрания, — тем самым фактически лишив смысла новую конституцию. Его поступок вызвал немедленный взрыв возмущения. 10 августа 1792 года толпа парижан штурмом взяла дворец Тюильри, убила охрану и пленила королевскую семью. 22 сентября Франция была провозглашена республикой. Последовал немедленный роспуск Законодательного собрания, и власть перешла к республиканскому Национальному конвенту, контролируемому якобинцами.