Тайнопись - Михаил Гиголашвили

Отсутствие денег воленс-ноленс сближает человека с людьми и реальностью, а наличие — всегда отдаляет и отделяет. Чем больше денег — тем человек дальше от людей, тем он более одинок, пуглив и недоверчив, «ты — царь, живи один…»). Немецкие богачи, основатели концерна «АЛЬДИ», Альбрехт и Дитер, вот уже 25 лет не выходят из своих хоромов: у старого Альбрехта — мания преследования, у дряхлого Дитера — страх открытых пространств. Сидят взаперти и молчат в тряпочку с кислородом. А что еще делать, если всё уже есть и ничего уже не надо?..

На пляже, как всегда, воочию видно, что границы дозволенного в головах людей отнюдь не закаркасированы, а всё время активно перемещаются. Вот дама сидит в шезлонге, раскинув ноги до упора и тщательно растирая голые ляжки кремом. Другая упорно массирует голые груди, а через полчаса, уходя и ступив на асфальт, будет стыдливо озираться, чтобы приподнять юбку и ополоснуть ноги от песка.

Ничего страшнее голых старушечьих грудей нет на свете. Вообще «хомо голый» безобразен в общем и в частностях. По сравнению с цельным, стройным и совершенным зверьем он развинчен и разболтан, его психика в разладе с его физикой, желания далеки от возможностей, а сам он давно утерял связь с природой и братьями своими меньшими.

А в природе, кстати, нет гепардов в депрессии, толстобрюхих страусов, жирафов с тройным подбородком или обезьян с давлением — все подобные уроды вымирают или погибают, не в пример людям, придумавшим медицину и прочие уловки для игры со смертью.

Но смерть шуток не понимает и рубит с плеча. И чем больше её дразнить наукой, лекарствами и прививками — тем злее будет она мстить войнами, морами и прочими революциями.

На пляже особь расслабляется, млеет и дурнеет. В голову лезут глупые мысли типа того, как хорошо было бы ничего не делать и всю жизнь лежать на пляже. И вообще жить в покое, как звери и птицы, которые не делают из жизни комедии или трагедии, а живут, радуясь солнцу, прячась от хищников или дождя, а жизнь свою заканчивают без суеты и истерик.

В солнечном вареве мысли катятся градом.

Чем-то недовольный, ветер взметнул песок. Пляжное лежбище пошуршало, побубнило, отряхнулось — и опять впало в загоральное беспамятство.

Солнцу (как и зверю, ветру, волне, угрозе) надо показывать лицо, а не зад. Молятся на восток, а не на запад. «Зад» и «запад» сближены не только морфологически, но и лексически.

Говорят, что люди борются за место под солнцем. Но там, где солнца много, начинается беспощадная борьба за тень.

Солнце сквозь воду попадает на камни дна, отчего камни кажутся кусками янтаря или шкурой ящера, с ромбами впадин и золотым окоемом бугров.

Где нет камней, там песок. Под водой он вязок, хорошо держит след. Увеличенные водой, следы — словно развалины древних городов, если смотреть с высоты птичьего полета.

В небе цепенеет рваное облако-медуза. Как белое привидение, оно пялится на землю дырами голубых глаз. Всё подернуто дымкой кейфа. Изредка ветерок рвет с прибоя водяную пыль и осыпает ею людское бежево-коричневое месиво, которое, поурчав и побурчав, затихает в жаркой истоме.

Чтобы равномерно загореть, надо выбрать на пляже точки А и Б и, как маятник, ходить между ними. Тогда солнечная полировка ляжет ровными слоями. В качестве ориентиров лучше всего выбирать молодых девушек, на которых еще не противно смотреть.

На пляже люди превращаются в детей, дети — в зверей, а звери — в людей: собаки в намордниках, кошки на веревочках, хомячки в клетках ведут себя чинно-спокойно, хотя явно недоумевают, как можно столько времени торчать на солнце.

Пьяный немец (пьянец) у пляжного ларька: пива ему уже не дают, закрыли створки, продавщица вышла и спряталась под навес. Но пьянец упорно стучит в окошко, царапает его, чмокает, гладит. Потом, еле шевелясь, ползет вокруг ларька. Но и там — один большой и красноречивый замок. Тогда он возвращается к окошку, бодает его лбом, трется ушами. Тщетно. Никого. Пусто. Нет материнского молока-пива, нет отцовских сосисок. Продавщица выглядывает из-за зонтов. Пьянец вскидывает руку в подобии унылого зиг-хайля, потом машет ею в бессильном отчаянии и бредет в тень пальмонады, откуда недобро светятся белки негров — разносчиков.

Говорят, что Адя Гитлер и Сосо Сталин были больны эхолалией, но что это за болезнь — никто не знает.

Бог посылает войны, чтобы человечество могло обновляться. Без войн нет ни технического, ни архитектурного, ни научного прогресса. Другой вопрос — зачем он, этот прогресс, вообще нужен, если за него надо так дорого платить? Чтоб очередной брокер мог бы быстрее слетать туда, куда его так тянет долларовая нужда? Или какой-нибудь абраморабисоломонсонштейн мог бы вдвое быстрей перекачивать нефть из Сибири в Цюрих или Лондон?

Но память у человечества коротка. Все самые страшные события попадают в разряд архаизмов лет уже через 30–40, а через 50 становятся историей, где нет ни страданий, ни пыток, ни камер, ни крови, а есть только светлые имена — Рамзее, Наполеон, Ленин, Мао, которыми гордятся глупые народы…

Зачем бомбить Ирак?.. Как зачем?.. Чтобы потом строить и доить. Отели, здания, заводы стоят реальных денег, а чего стоит человеческая жизнь?.. Ничего, цены у неё нет, она ничего не стоит и висит на кончике ножа, штыка, пули, веревки, буквы параграфа или нужды.

Платят за погребение, гроб, поминки, смертный костюм или за пулю, но саму жизнь тираны не догадались оценить. А можно было бы, казалось! Цена жизни равна среднестатистической месячной (или годичной) зарплате — вот и всё. Жизнь состоятельных граждан — выше. Людей кокать, а деньги пересылать в бюджет. Сразу два вопроса решены — ртов меньше, а денег больше.

Кто платить будет?.. Найдутся желающие. Запад, например. Вот из Сомали или Судана СПИД ползет. А уменьшить людей там раз в пять и, соответственно, поднять уровень жизни оставшихся в живых. А кто жив остался — на лбу лазером номер штампануть и под контроль ФБР-КГБ поставить, в каталог внести, а потом, если надо, утилизировать за счет государства.

Говорят, у фашистов на оккупированных ими территориях были грузовики, наглухо закрытые, в которых выхлопная труба была выведена в кузов. Полицаи набивали в машину арестованных и медленно ехали прямо на кладбище — пока доезжали, в кузове всё было кончено, трупы вперемешку с умирающими можно было сгружать в ямы и засыпать землей… Экономия!.. Странно, что эсесовцы не догадались в концлагерях трупы не сжигать, а рубить их на похлебку и кормить этим супчиком оставшихся. Так и на самоокупаемости можно жить.

Кто-то уходит от жизненных невзгод в запой, кто-то — в секс, кто — то — в еду. Запой — лекарство бедняков. Еда — секс старости.

Испанцы говорят, что в день с человека должно спадать столько волос (с головы, ресниц, бровей, тела), сколько ему лет. Если спадает больше — значит, процесс «дело — труба» идет ускоренными темпами.

Слово «карат» произошло от греческого «кератион», что значит «стручок рожкового дерева», вес зерен которого всегда равен 0,2 граммам. Заметив это, наши предки стали взвешивать алмазы с помощью этих зерен. Потом зерна исчезли, появились весы, но слово осталось. И алмазы, конечно. Что победит в будущем?.. Слово, конечно, тверже пирамид и острее топора, но с помощью алмазов его легко смягчать и тупить.