Грани безумия. Том 1 - Ирина Успенская

– Все, – хмыкнул Лучано, с удовольствием глядя, как вытягивается физиономия тетки с лилиями, а в глазах девчонки разгорается огонек счастья пока еще пополам с неверием. – Считай, милая.

И запустил руку в поясной кошелек, выгребая монет, сколько поместилось в ладонь.

Взвизгнув от восторга, девчонка кинулась считать розы, связанные цветными шерстяными нитками по двенадцать штук. Второпях ошиблась, принялась пересчитывать, Лучано с умилением наблюдал, как она тыкает пальцем в букеты, с опаской поглядывая в его сторону – вдруг уйдет или скажет, что пошутил? Потом вытащила счетную доску и, шепча себе под нос, начала перекидывать костяшки… Сбилась, едва не заплакала…

Лучано вздохнул и высыпал на прилавок целую горсть новеньких блестящих скудо, которыми предусмотрительно запасся у знакомого банкира. По самым скромным прикидкам, здесь было куда больше, чем стоили розы. Посоветовал:

– Спрячь подальше, милая, и одна по улицам не ходи, Вероккья – опасный город.

Наклонившись, выгреб влажные душистые пучки из ведер, набрав целую охапку – едва в руки поместились. Несколько стеблей упали под ноги – поднимать их Лучано не стал. Обняв огромный колючий ворох, пошел к «Весне», ничего не видя перед собой – к счастью, ноги знали здесь наизусть каждый камешек.

Цветочные ряды аж притихли от такой щедрости, только кто-то из мастеровых, что придирчиво выбирали рядом букетики фиалок, длинно присвистнул и то ли восхищенно, то ли издевательски заметил на всю площадь:

– Гляди-ка, Маттео, вот это благородный синьор нагрешил! Это что ж надо было сотворить, чтобы так замаливать?

– Дурак ты, Вито! – жизнерадостно отозвался невидимый Маттео. – Синьор, наверное, просит у Всеблагой невесту получше. За такую охапку можно и на принцессу облизнуться, если Всеблагая смилуется.

Вот сразу понятно, что из чопорного Дорвенанта вернулся в родную Вероккью, здесь хоть дожа, хоть принца приложат насмешливым словечком, если даст малейший повод. А то и без повода – просто для веселья.

– Так принцесс на выданье у нас вроде и нету, – усомнился Вито, пока Лучано, про себя от души желая синьорам заняться своим делом, тащил розы через залитую солнцем площадь. – Джанталья перемерли, у Риккарди и Солаццо все сплошь мальчишки, Гвадерини, говорят, в долгах и вот-вот разорятся, а от Пьячченца сохрани Семеро. Эй, благородный синьор, кого вы там сватать собрались?! Может, мы чего подскажем, если кружечку нальете? А то и сватами за вас пойдем!

Зубоскалы загоготали ему вслед, а Лучано внутренне передернулся. Сватать принцессу? Не дай Благие! Единственная знакомая ему принцесса, провалиться бы ей к Барготу, к счастью, замужем за другим, и это единственное, в чем Лучано горячо сочувствовал Альсу. Правда, есть еще девочки, ее дочери, но если на миг предположить, что Альс рехнулся и решил выдать одну из них за Лучано, то… Это же тогда Беатрис ему станет тещей! Нет-нет, подобного он даже своей грешной и преступной жизнью точно не заслужил! Уф-ф-ф-ф, а вот и подножье фонтана…

Выбрав место посвободнее, чтобы не заваливать чужие букеты, Лучано уронил охапку роз на мраморный парапет, за которым плескалась вода, и поднял голову. Привычно замер, вдохнув прохладный воздух, полный мелкой водяной пыли, посмотрел на белоснежное чудо, парящее над серебристыми тугими струями, и… задохнулся изумленным разочарованием.

На первый взгляд она была все такой же. Изящная, полная прелестной женственности, с лукавой улыбкой и летящим взмахом руки… Но каменная! Неживая!

Лучано стоял в облаке розового аромата, не слыша гудение площади вокруг, и едва сдерживался, чтобы не заплакать, слезы сами навернулись на глаза. Конечно, она и должна быть каменной, но всякий раз, приходя к «Весне», он чувствовал скрытую в ней жизнь. Она улыбалась как живая девушка, смотрела на него живыми глазами, ее ноги готовы были вот-вот сделать шаг, а руки – шевельнуться. Ему казалось, что пряди ее волос могут в любой миг разлететься по ветру! А теперь…

Хуже всего, что Лучано понимал и всю глубину своего самообмана, и его причину. Он мог сколько угодно считать «Весну» живой, пока не увидел действительно живое воплощение Всеблагой. И теперь понимал разницу. Той же самой, правильной, была только вода, но в ней должны были отражаться тяжелые мощные еловые лапы, превращая серебро в темный изумруд. И по берегам нужен был не белый мрамор, а заросли камыша, в которых трещала бы стеблями огромная собака… Собака-то где? Где огромный меховой сугроб, который будет плескаться в озере, поднимая неисчислимое количество брызг и обливая свою хозяйку?! Ну вот как Всеблагой без елок, без камыша и собаки, без узких лесных тропинок и запаха прелой хвои?!

И девушка… Да, фигура невероятно похожа, но тело слишком безупречное, гладкое, без единого пятнышка. Где веснушки? Где сливочная теплота кожи и чуть заметно выступающие косточки? Где мокрые рыжие волосы, разметавшиеся по плечам, золотые ресницы и брови над зеленью глаз, чуть припухлые розовые губы… Лучано на миг увидел синьорину так явно, словно какой-то зловредный иллюзорник пошутил над ним, заменив мраморный идеал на живую девушку, – и опять едва не застонал. Не то… Прекрасная, безукоризненная – и каменная.

«Простите меня, госпожа, – подумал он, не видя и не слыша ничего вокруг – только ставшую вдруг грустной улыбку статуи да пенье водяных струй вокруг нее. – Мое восхищение по-прежнему принадлежит вам. Но любовь… Любовь, кажется, уже нет. Я не могу любить камень, как бы он ни был безупречен. Может, именно потому и не могу. Я благодарен вам за все эти годы, когда ваш образ хранил мою душу. Но тот мальчик, что был влюблен в самую прекрасную на свете девушку… Он вырос и понял, что любить можно только живое. Пусть оно никогда не ответит на страсть. Неважно! Любовь, которая невозможна без обладания, это не любовь, а просто жадность. Но то, что любишь, непременно должно быть живым. Теплым, способным улыбнуться и уйти – а потом вернуться к тебе, если пожелает. Несовершенным, не вознесенным на пьедестал… Прости меня, «Весна»… Я по-прежнему не знаю ничего красивее тебя. Но оказалось, что одной красоты мало».

Наклонившись, он набрал в исколотые розами ладони воды из фонтана и плеснул в разгоряченное лицо. Потом еще раз и еще. Виновато улыбнулся «Весне» и постарался запомнить ее такой, как видел. Бесконечно прекрасной, молодой, не знающей печали и разочарований. Что богине мысли какого-то человека? Лучано уже давно не будет на свете, а «Весна» останется, восхищая и влюбляя в себя других. И, наверное, это правильно. Сказки должны оставаться в детстве, а любовь, закончившись, превращаться в тихую благодарность, а не в разочарование.

Снова улыбнувшись, глубоко вдохнув и выдохнув, Лучано повернулся и ушел от фонтана. Ему все время казалось, что пока он снова пересекает площадь, выходя к нужной арке, «Весна» глядит ему вслед с мудрой, лукавой и грустной улыбкой без тени разочарования и обиды.

К палаццо мастера Ларци он шел в странном настроении, изо всех сил пытаясь опять почувствовать себя дома. Оказывается, раньше он и не замечал этого чувства, как не замечаешь собственной молодости и здоровья, пока они с тобой, а стоит заболеть, сразу понимаешь, как прекрасно жил раньше.