Последняя любовь президента - Андрей Курков

Я прислонил краешек стакана к нижней губе. В нос ударил знакомый любимый запах. Все тело мое и мозг мой тоже напряглись в этот момент. Первый раз я ощущал настоящую, в высшей степени мужскую ответственность за принимаемое решение.

Мой взгляд скользнул вниз, на черно-белые распечатки фотографий Нилы, и остановился на них твердо, словно был якорем большого корабля, наконец-то достигшим дна.

– Согласен, – вымолвил я, не поднимая глаз на сидевших напротив Светлова и Львовича.

Я увидел, как они оба выпили залпом. Нервно и одновременно с огромным облегчением.

Минут пять в комнате длилась тишина.

– Ты что-то сказал про взрослую дочь? – допив свое виски, я посмотрел в глаза генералу.

– Да, я имел в виду вашу дочь Лизу, которая сейчас в Америке. Ей придется вернуться. Хотя бы на время.

– Лиза?! – повторил я, и в глазах моих помимо воли выступили слезы. – Я ее не видел столько лет!

Светлов и Львович переглянулись и поднялись на ноги.

– Мы попозже зайдем, – тихонько проговорил Львович.

Из-за слез в глазах две нерезкие, размытые фигуры вышли в размытый дверной проем. И дверь снова закрылась.

Может, я был просто пьян. Может, нервы мои уже не выдерживали этого заточения. Может, я действительно ощутил вину перед Лизой, перед единственным ростком моего практически исчезнувшего с лица земли семейного круга, моего рода.

Киев. Август 1992 года.

«Мужчины – приходящее и уходящее, а женщины – вечное». Это Мира сказала сама, а теперь своими действиями доказывает обратное. Ее парень устроился на работу в кочегарку при больнице. Работает сутки через трое, и я легко ориентируюсь в его трудовом графике. В кочегарке есть и диван, и столик, и даже маленький холодильник «Морозко». Видимо, там достаточно уюта для фальсификации счастливой семейной жизни. По крайней мере, Мира теперь тоже дежурит там «сутки через трое». Я только надеюсь, что она не отвлекает своего кочегара от выполнения служебных обязанностей. Хотя, по правде сказать, трудно мне представить себе обязанности кочегара в августе, когда на улице плюс тридцать три, а в любом помещении двадцать пять и тоже с плюсом. Может, он просто воду греет для умывальников?

Но что бы он ни грел, а Мира возвращается после этих суточных дежурств счастливой и довольной. И, что самое удивительное, сначала ложится спать!

Я наконец сообщил маме о разводе. Думал, она воспримет это спокойно, но она расстроилась.

– Послушай! Ты же с самого начала знала, что все это фикция! – удивился я.

– Половина событий в жизни начинается с того, что ты называешь фикцией, а становится нормальной жизненной правдой, реальностью. Потому что существует такое понятие, как ответственность взрослого человека за свои поступки!

– Ты что? – удивился я еще больше. – Может, тебе надо пожить в гостях у Димки? Там с тобой сразу согласятся!

Тот позавчерашний разговор, как и следовало ожидать, закончился слезами и упреками. И угрозами типа «подожди, будут у тебя дети, тогда и поймешь!»

Отвечать на упреки я не стал. Не возникло никакого желания. Только жалость к зацикленной на каких-то абсурдных идеях постаревшей матери. «Может, это начало старческого маразма?» – подумал я. Но ведь я знал, что маразм – явление, больше характерное для мужчин, чем для женщин. Так что списал я все это на притупление ума в связи с прекращением действия принципов советской морали. Ведь сейчас вообще всякая мораль перестала действовать. Мораль прекратила хождение почти одновременно с прекращением хождения советского рубля. Теперь в ходу доллары, а я с детства помню, что там, где доллары, нет ни морали, ни справедливости.

Впрочем, мой ежемесячный конверт на работе потолстел до шестисот баксов. И действительно, я изменился. Мне теперь спокойнее, я становлюсь добрее к близким и к окружающим. Вот мама еще не знает, а я собираюсь ей купить микроволновку за сто долларов. И Димке что-нибудь куплю. И Верочке, хотя дальше пьяных поцелуев и объятий у нас с ней пока дело не дошло. Использовать «дежурства» Миры у своего кочегара для того, чтобы приводить эту задорную сосательную конфетку в наполненную запахами прошлого коммуналку, мне не хочется. Да и она, как это ни странно, оказалась девочкой хорошего воспитания. И говорит, что еще не подготовила своих родителей к тому, что может привести домой мужчину. И это в двадцать с лишним лет!

Воздушное пространство. 16 января 2005 года.

Самолет вылетел из Борисполя в пятнадцать ноль-ноль. Уже начало пятого.

– Может, поедите? – наклоняется надо мной блондинка-стюардесса.

– Нет, – мотаю я головой. – Дайте еще виски!

Она отходит к бару на колесиках. Я у нее, у стюардессы, сегодня один. Один на весь бизнес-класс. Она видит мое состояние. Стюардессы – хорошие психологи, знают, кого пожалеть, кого приструнить. Меня нужно жалеть. Это она сразу поняла. У меня глаза щемят от жалости к себе самому. Меня всего трясет, как только я задумываюсь, представляю себе, как все произошло.

Утром меня возле кабинета ждал полковник Светлов. Лицо с каменным выражением, но глаза проникновенные, живые. Кивком головы поздоровался. Зашел за мной следом. А потом сразу доложил новость тихим вибрирующим голосом: «У вас несчастье, Сергей Павлович. Ваш брат Дмитрий и его жена прыгнули в пропасть. Самоубийство».

У меня шок. Во рту сразу стало сухо. Звон какой-то глухой в голове. Я на него тупым взглядом смотрю, а сказать что-нибудь не получается. Губы замерли, их словно судорогой свело. И в горле ком встал. Холодный, как кусок льда. Я пытаюсь этот ком вниз протолкнуть. Ничего не получается. А он терпеливо ждет. Наконец ком льда проваливается внутрь, глубоко внутрь, туда, где он уже не мешает говорить.

– Как? Почему? – вырываются у меня первые освободившиеся от шоковой судороги слова.

– Вам надо лететь. Вас встретят из посольства, все объяснят. Никому не говорите о случившемся. По крайней мере сейчас. Вы понимаете, такая новость, если станет публичной, не украсит ни нас, ни вас, ни, тем более, Украину. В самой Швейцарии власти пошли нам навстречу, и есть возможность эту трагедию не выпустить на бульварный уровень.

Я киваю. Киваю и удивляюсь, насколько четко и разумно поясняет все полковник Светлов.

– Ваш билет привезут через полчаса. Рейс в 15.00. Посольство окажет всю необходимую помощь.

– А ребенок? – вдруг спрашиваю я, вспомнив о Лизе, дочери Димы и Вали. – Что с ней? Что?

– Жива, сейчас в больнице. Это тоже часть проблемы, которую надо будет решить в соответствии со швейцарскими законами и нашими интересами.

Он вышел быстро и совершенно тихо. Ни одного его шага я не услышал, глядя ему вслед. Так, наверное, ходят ангелы.