Атаман - Валерий Поволяев

— Тьфу! — отплюнулся атаман, хотел было отдать бинокль Таскину, но передумал и вновь поднес его к глазам.

На крейсере береговой охраны шло приготовление к встрече атамана. Фон Бах поднялся в рубку к командиру корабля.

— Пушки, что стоят у вас на носу, — действующие?

— Странный вопрос, господин полковник! — У лейтенанта от удивления даже дрогнуло лицо: как же пушки могут быть бездействующими? Губы у него расплылись в язвительной улыбке. — Конечно, при желании они могут стрелять и конфетами, изготовленными на фабрике какого-нибудь сибирского купца, но мои пушки предпочитают стрелять снарядами.

— И боезапас есть?

— Как на всяком военном корабле.

— Прикажите канонирам и фейерверкерам быть готовыми к бою.

На лице лейтенанта насмешливо дрогнула и поползла вверх одна бровь.

— Вы хотите, извините за выражение, раздолбать этот безобидный деревянный горшок?

— Это не ваше дело. Ваше дело — выполнять приказы.

Командир сторожевика подвигал головой из стороны в сторону — ему было неприятно, что этот похожий на сытого кота полковник, то ли немец, то ли австриец, называющий рядовых артиллеристов канонирами, а унтеров фейерверкерами, заставляют его воевать с гражданскими корытами и со штатскими людьми... Тьфу! Бровь на лице лейтенанта резко опустилась. Но он — военный человек и не имеет нрава ослушаться приказа.

— Желательно, чтобы пушки стояли с забитыми в стволы снарядами, — сказал фон Вах.

Нет, этот человек решительно не понимает, чем отличается морская черепаха от сухопутной... Лейтенант сделал протестующий жест.

— Это же секундное дело — забить в пушку снаряд, — сказал он, — у нас снаряды подаются автоматически.

— Делайте, что вам сказано, — недовольно произнес фон Вах, — не занимайтесь отсебятиной, лейтенант. Момент ответственный, очень важно, чтобы все действия были согласованны.

Фон Вах фыркнул, как кот, вновь вспушил усы и покинул каюту командира сторожевика. Лейтенант проводил его изучающим взглядом, качнул головой, осуждая фон Ваха, к тому, что требовал полковник, не лежало сердце, но не подчиниться он не мог — у него имелся приказ, привезенный из штаба, о полной подчиненности этому таракану.

С грустью лейтенант подумал о том, что, похоже, наступают времена, когда надо снимать с себя военную форму. Гражданскому человеку легче — прежде чем что-то совершить, он волен спросить свою совесть: а надо ли это делать? Военный же человек — получается, увы, так, — этого права лишен.

А генерал-лейтенант Семенов продолжал рассматривать в бинокль серый «утюжок», упрямо вгрызающийся носом в воду, разваливающий ее, будто плуг пашню, на два вала, пара пушечных зрачков колола атаману глаза, он недовольно подергивал уголком рта и не отводил бинокля от сторожевика.

Наконец он опустил бинокль и сказал Таскину:

— Я все-таки до последней минуты надеялся, что братья Меркуловы сохранили хоть каплю порядочности, а они, оказывается, не сохранили ничего. — Он подцепил ногтем большого пальца ноготь безымянного, лихо щелкнул. — Даже на полногтя не сохранили, даже на четверть... Вот и верь после этого людям. — Семенов покосился на золотой генеральский погон, украшенный небольшими серебряными звездами, словно желая убедиться, на месте ли он и на месте ли звездочки — символ атаманского величия, потом перевел взгляд на другой погон, тряхнул головой: — Вот и верь...

В голосе его прозвучали отчетливые горькие нотки.

— Подождите, Григорий Михайлович, — еще не вечер, — проговорил Таскин в ответ смято, — еще не кончен бал и не погашены свечи.

— Кончен бал, Сергей, кончен, жаль, я понял это только сейчас, — горькие нотки в голосе Семенова зазвучали сильнее, — и свечи погашены, только ты этого не видишь.

— Но я же не слепой!

— А не видят не только слепые, зрячие не видят гораздо чаще их. Степень падения человека не поддается измерению. Всем нам хочется верить в человека до последнего, и все мы жутко страдаем, когда веру эту нам подрубают под корешок.

— Что будем делать, Григорий Михайлович?

— Играть в игру, которую нам предлагают, — играть и выигрывать. Мы думали, этот корабль собирается встретить нас лаской, с хлебом-солью едет, — атаман ткнул биноклем в сторону «утюжка», а там уже артиллеристы к орудиям встали, снаряды из погребов подают... Поторопились, поторопились господа хорошие защелкивать наручники на запястьях Григория Михайловича Семенова.

Крыть было нечем. Атамана, которому сам адмирал Колчак передал портфель Верховного правителя России, положено встречать литаврами, восторженной медью оркестров, хлебом-солью и доброй чаркой, наполненной до краев, но никак не пушками с боевыми снарядами.

Хотя, с другой стороны, на «Лейтенанте Дыдымове» оркестр был, поблескивал начищенной медью, теперь уже невооружейным глазом можно было видеть, как оркестранты, подчиняясь команде капельмейстера, берут на изготовку трубы.

— Как видите, Григорий Михайлович, кроме пороха этот неуклюжий «карась» привез и «музыки слащавые звуки»...

— А ты поэт, однако. — Семенов усмехнулся.

Похоже, духовики вот-вот грянут марш.

Словно в подтверждение слов Таскина с «утюжка» донеслась музыка.

— А вдруг это обман, маскировка для отвода глаз, — взгляд атамана был недоверчивым, — чтобы усыпить нашу бдительность... А?

— Но ведь играют, — Таскин вытянул шею, — играют атаманский марш.

Семенов прислушался, наклонил голову.

— Верно. Но это еще ничего не значит.

Атаман как в роду глядел: оркестр оборвал атаманский марш на полуфразе, затем, чтобы не молчать, затянул какой-то другой марш, ни Семенову, ни Таскину не ведомый, — видимо, из новых, родившихся во владивостокских ресторанах в прошедшую зиму.

Семенов внимательно посмотрел на собеседника.

— Ну и что я говорил?

Вместо ответа Таскин развел руки в стороны.

— Цыганщина какая-то.

— Ну что ж, будем играть в игру, которую нам предлагают братья Меркуловы, — сказал атаман, — а там посмотрим, кто быстрее к бабе под юбку заберется.

Через полминуты незнакомая мелодия перестала звучать, вместо нее оркестр вновь заиграл атаманский марш.

— Чехарда-а. Таскин осуждающе покачал головой.

— Это называется «встреча по-меркуловски».

Атаманский марш вновь умолк на самой высокой ноте, на смену ему пришла незнакомая мелодия.

— Одного не пойму — неужели они осмелятся стрелять по иностранному судну, тем более — японскому? — Атаман поднес бинокль к глазам, хотя все уже было хорошо видно и без цейсовской оптики. — Ведь на Дальнем же Востоке под каждым кустом сидит по японцу, вооруженному «арисаками», ежели что — они же камня на камне не оставят... Нет, не пойму.