Бетагемот - Питер Уоттс

Лабин мог сражаться насмерть без ненависти. Он мог мгновенно перейти на другую сторону, если того требова­ли обстоятельства. Проблема заключалась не в том, что создатели Сеппуку были правы, а Ахилл Дежарден — нет. Просто Кена ввели в заблуждение, когда он выбирал, где быть конкретно ему.

Лабина всю жизнь использовали. Но прощать того, кто воспользовался им без его ведома, он не собирался.

Что-то затикало у него внутри, какой-то маятник за­качался между «прагматизмом» и «одержимостью». Вто­рая установка давала особую целеустремленность, хотя в прошлом зачастую приводила к невыгодным адап­тивным решениям. Лабин пользовался «одержимостью» экономно.

И воспользовался ею сейчас.

Дежарден. С самого начала за всем стоял он. За по­жарами, за контратаками и намеренными заблуждениями. Дежарден. Ахилл Дежарден.

Дежарден им играл.

«Если это не повод, — подумал Лабин, — то что еще?»

Мотоплан был подарком от правонарушителя. Для продолжения разговора стоило отойти от него подальше.

Лабин взял Кларк под руку и отвел к лазарету. Она не сопротивлялась. Может, заметила, как он переключил тумблер. Села на место водителя, он — на пассажирское.

Рикеттс притулился на заднем сиденье. Он был ру­мянее обычного, на лбу испарина, но сидел прямо и с откровенным удовольствием жевал белковый брикет.

— О, опять встретились, — приветствовал он Лаби­на. — Помнишь меня?

Кен повернулся к Кларк:

— Он — все еще правонарушитель. Система уже не та, что прежде, но ресурсов в его распоряжении полно, а над ним — никого, кто мог бы его обуздать.

— Знаю, — согласилась Кларк.

— Возможно, он установил за нами наблюдение.

— Ты что, боишься, что большие шишки подслуши­вают? — с полным ртом питательных веществ пробубнил Рикеттс. — Эт ты зря. У них нынче других забот полно.

Лабин ответил мальчику холодным взглядом:

— О чем речь?

— Вообще-то, он прав, — вставила Кларк, — кое-кто вот-вот утратит контроль над своими...

Ее перебил глухой звук, похожий на залп далекой артиллерии.

— Внешними демонами, — закончила она, но Ла­бин уже выскочил из машины. За полосой воды, в рас­пластанной тени ветряков, пылала водородная станция.

Они как будто мгновенно поменялись местами.

Кларк теперь отстаивала политику невмешательства:

— Кен, нас всего двое!

— Один. Я справлюсь в одиночку.

— С чем именно? Если в УЛН предатель, пусть Управ­ление с ним и разбирается. Должен быть способ передать сообщение за океан.

— Я и собираюсь, если мы найдем доступ к трансат­лантической линии. Но сомневаюсь, что от этого будет толк.

— Можно вести передачу с «Вакиты».

Лабин покачал головой:

— Нам известно, что в УЛН есть, по меньшей мере, один предатель. Сколько еще работает с ним, мы не зна­ем. Нет гарантии, что сообщение, посланное через лю­бой узел в Западном полушарии, дошло бы по адресу, даже... — он бросил взгляд на пожар у берега, — даже если бы не это.

— А мы отойдем от берега. Можем переплыть океан и доставить письмо лично, если...

— А если бы и дошло, — продолжил он, — то бездо­казательное заявление о том, что правонарушитель УЛН способен на измену, вряд ли встретят с доверием в мире, где не известно о существовании Спартака.

— Кен...

— Пока мы их убедим принять нас всерьез, пока со­берут силы, Дежарден сбежит. Он не дурак.

— Ну и пусть бежит. Если он перестанет препятство­вать Сеппуку, от него не будет вреда.

Конечно, она страшно ошибалась. Уходя с шахматной доски, Ахилл мог наделать очень много вреда. Мог даже устроить так, что Лабин провалит задание, — а Кен этого допустить не мог ни за что на свете.

Лабин никогда не увлекался самоанализом. Тем не менее, он невольно задумался, нет ли в доводах Кларк крупицы истины. Насколько проще было бы послать со­общение и отойти в сторону. Однако... жажда насилия стала почти неодолимой, а правила действовали, только пока человек им позволял. До сих пор Лабин оставался более или менее верен своему кодексу — за мелкими исключениями вроде Фонга. Но, оказавшись перед ли­цом нового испытания, он сомневался, много ли в нем осталось от цивилизованного человека.

Лабин был невероятно зол, и ему очень нужно было на ком-то сорвать зло. По крайней мере можно выбрать объект, который действительно того заслуживал.

БЛОХИ

Она почти не помнила времени, когда не истекала кровью. Кажется, всю жизнь провела на коленях, в дья­вольском экзоскелете, который выворачивал и растяги­вал ее, издеваясь над пределами человеческой гибкости. У тела выбора не было — никогда не было выбора: пля­шущая клетка отобрала его, превратив Таку в резиновую куклу на веревочках. Суставы выворачивались и, щелкая, вставали на место, словно куски дешевой хрящеватой головоломки. Правой груди она лишилась целую веч­ность назад: Ахилл надел на нее петлю из мураволоки[42]и просто потянул. Грудь дохлой рыбиной шлепнулась на эшеровский кафель. Она помнила, как надеялась тогда, что истечет кровью до смерти, но ей не позволили: Дежарден раскаленной металлической пластиной прижег рану.

Тогда у нее еще были силы кричать.

Уэллетт уже некоторое время существовала в простран­стве между собственным телом И потолком, в интерфейсе между адом и беспамятством, выстроенном из грубой необходимости. Она могла сверху рассматривать ужасы, творимые с ее телом — почти рассеяно. Чувствовала боль, но абстрактно, как будто считывала показания прибора. Иногда пытка прерывалась, и Така соскальзывала в свою плоть, из первых рук оценивая степень повреждений. Даже тогда страдание было скорее утомительным, чем болезненным.

И сквозь все эти раны шли безумные уроки, бесконеч­ные нелепые вопросы о хиральных катализаторах, гидроксильных медиаторах и кросс-нуклеотидном дуплексиро­вании. За ошибочными ответами следовали наказания и ампутации, за верными — изнасилования, невыносимые, но на общем фоне казавшиеся передышкой.

Она понимала, что ей уже нечего терять.

Ахилл взял Таку за подбородок и приподнял лицо к свету.

— Доброе утро, Элис. Готова к уроку?

— Пошел ты, — прохрипела она.

Он поцеловал ее в губы:

— Только если справишься с тестом. Иначе, боюсь...

— Пошел ты... — приступ кашля скомкал эффект, но Така упрямо продолжала: — ...пошел ты со своими тестами. Мог бы прямо взять, чего тебе... надо — пока еще... можешь.

Он погладил ее по щеке: