Странствия хирурга. Миссия пилигрима - Вольф Серно

В конце концов Энано от души широко зевнул, погладил маленькую Неллу, сладко посапывавшую у него на руках, и поставил точку:

— Пора, мужики.

В огненном кольце,

пятница, 25-й день декабря A.D. 1579

Сегодня, в день Рождества, наконец свершилось: мм покидаем наше огненное кольцо. Огонь погас, ровно как и чума, если верить сообщениям и признакам. Словно Господь решил доставить нам особую радость к рождению Своего Сына.

Палатки разобраны, утварь упакована, оставшаяся лошадь запряжена. Прежде чем мы распрощаемся с Фабио, он хочет отправить в полет свою любимую голубку. Пусть Миабелла узнает, что он уже на пути в Падую.

Я тоже написал письмецо профессору Джироламо, в котором благодарю его за заботу и в особенности за добрую весть, которую получил от него. Я поставил его в известность, что Магистр, Энано, малышка Нелла и я хотим отправиться морем из Генуи в Барселону, а оттуда дальше, в мой родной монастырь. Путешествие обещает быть не из легких, ведь стоит зима, а с нами еще и коза — источник молока.

Кроме того, я попросил профессора отправить два адресованных мне письма в Камподиос отцу Томасу, заодно известив его о моем предстоящем прибытии. Если я приеду раньше, чем придет почта, тем лучше.

Фабио вот-вот закончит свое послание, и я попросил его привязать к ножке Буссолы и мое письмо. А потом мы навсегда распростимся.

Не знаю, когда я смогу что-нибудь записать в свой дневник. Вероятно, через несколько недель, уже в Испании.

Надеюсь и молюсь о том, чтобы мы окончательно избавились от чумы.

Боюсь, что причина моих трудностей столь же смешна, сколь и болезненна: мозоль на ноге.

Отец Эрнесто увидел, как из-за гребня холма показалась небольшая группа людей. Шаг за шагом они приближались к нему, и теперь он уже мог различить, что это были двое мужчин, карлик-горбун с младенцем на руках и коза.

Карлик шагал впереди. Тот из двух мужчин, что был поменьше ростом, тащил дорожный мешок и тяжелый каркас палатки, а помимо этого, вел козу на веревке. Самый высокий из них, белокурый парень с непокрытой головой, водрузил себе на спину короб и нес на плечах посох. Еще немного, и можно было бы подумать, что Спаситель на кресте спускается с Голгофы.

Отец Эрнесто протер глаза. За время своих странствий он повидал немало странных людей, но эта компания его удивила. Будучи любопытного нрава, он решил подпустить их поближе и заговорить с ними. Перекрестился перед придорожным образом Мадонны и уселся на каменную скамью под ним, положив рядом свой походный багаж. Поеживаясь от холода, он принялся растирать руки. Этот мартовский день anno 1580 был люто холодным; вопреки бытующему мнению, Арагон оказался вовсе не краем вечного тепла. Снега, правда, не было, да и озера с ручьями не покрылись льдом, зато ветер задувал такой, что пронизывал до мозга костей.

Отец Эрнесто вновь протер глаза. Это были проницательные, умные глаза, утопающие в сеточке морщинок, что придавало его лицу добродушное выражение.

Живописная группа медленно приближалась к нему. Скорость ее передвижения определяла коза, которая то и дело останавливалась и щипала скудную траву на обочине.

Эрнесто гадал, кем бы они могли быть. Если артисты или циркачи, то почему у них нет фургона? Трое мужчин и младенец — какое неожиданное сочетание! А где же мать ребенка? Наконец, ему стало понятно наличие козы — кормилица.

— Приветствую вас, pax vobiscum[53], Бог вам в помощь! — воскликнул он, поднимаясь. — Для странствия вы выбрали не самое лучшее время года.

Мужчина поменьше, который шагал с палаткой и с козой, прищурился сквозь линзы на носу и ответил:

— Да и вы тоже, отец мой. Куда путь держите?

— Я совершаю паломничество в Сантьяго-де-Компостелу. — Божий человек сделал широкий жест. — Древний путь по тропе Иакова с востока на запад. Вперед, вперед, все время вперед! Правда, я слабоват на ноги. Но какое это имеет значение, ведь Иисус, наш Спаситель, мог и по воде ходить, так что с Его помощью я уж как-нибудь одолею путь к святым местам. А вы, сыны мои?

На этот раз отозвался светловолосый:

— Мы направляемся в Камподиос, монастырь в Сьерра-де-ла-Деманда, святой отец.

— В Камподиос? — Эрнесто оперся о свой посох Иакова. — Я много о нем слышал. Говорят, он еще красивее, чем монастыри Юсте и Сусо, лежащие на моем пути.

Светловолосый улыбнулся:

— Не смею возражать. Я провел там первые двадцать лет жизни.

— Первые двадцать лет? Тогда ты э-э… вы были монахом?

С лица парня по-прежнему не сходила улыбка:

— Думаю, пора представиться друг другу. Я называю себя Витус из Камподиоса и являюсь кирургиком, поскольку именно этому обучался в монастыре. Это Рамиро Гарсия, магистр юриспруденции. И, наконец, Энано, заменяющий нашей малютке Нелле и мать и отца.

Энано пропищал:

— Как делишки, щерный гриф? Щёб тебя кум не мучил и катушки не подводили!

— Э-э… Что вы сказали?

— Это треп подворотен, господин богомол, язык небоперов и марвихеров. Я пожелал вам хорошего самощувствия и спросил о вашем драгоценном здоровье.

— Ничего, спасибо. Н-да, ваша троица, я бы сказал, являет собой весьма необычное зрелище, — вежливо произнес Эрнесто, который только сейчас обратил внимание еще на одну примечательную особенность: все трое мужчин были обуты в желтые туфли без задников. — Однако, прежде чем я удовлетворю свое любопытство, позвольте представиться: я отец Эрнесто из Ронсесвальес, маленькой деревушки в западных Пиренеях. Я тружусь и молюсь в тамошнем августинском аббатстве вот уже более сорока лет. Да простит меня Всевышний, но за все это долгое время я ни разу не сподобился совершить паломничество в Сантьяго-де-Компостелу, дабы получить в тамошнем соборе свидетельство о том, что мне, бедному грешнику, отпускаются двести дней чистилища. Но теперь я преисполнен горячей решимости дойти туда, хотя ноги и не совсем слушаются меня.

— Что же с вашими ногами, отец мой? — поинтересовался тот, кто назвался кирургиком.

Августинец помедлил, но потом все же признался:

— Боюсь, что причина моих трудностей столь же смешна, сколь и болезненна: мозоль на ноге.

— Мозоль? Ах вот как. Судя по вашим сапогам, я не удивлюсь, если так оно и есть. Присядьте на скамейку, я хочу посмотреть, в чем дело.

Монах послушался и с кряхтением расшнуровал свои сапоги. Это были самые настоящие орудия пытки, которым в прошлом доставались от хозяина сочные прозвища, вроде «терка», «испанский сапог», «тиски» и тому подобное. Иной раз с языка у благочестивого августинца срывалось и крепкое словцо, которое приходилось искупать десятикратным повторением «Ave María».