Император Юлиан - Гор Видал

Из чистого любопытства я спрашивал каждого из тяжущихся, какова его вера, и думаю, что большинство отвечало честно. Немало из них называли себя галилеянами, а ведь ложь могла бы облегчить решение дела в их пользу (так они, во всяком случае, думали). Вскоре всем стало ясно, что я не позволяю своим религиозным пристрастиям влиять на исход дела. После этого многие из тех, кто прибегал к моему суду, во всеуслышание объявляли себя галилеянами и требовали осудить своих противников - иноверцев.

Антиохийские галилеяне делятся на слепо верующих Арию и колеблющихся, и они проводят время в беспрестанных раздорах. В городе есть также немало твердых в вере эллинов, но они не имеют влияния. Потенциально многие не прочь к нам примкнуть, но мы топчемся на месте, ибо жителям Антиохии просто недосуг поразмыслить всерьез о религии. Назарей им нравится, потому что он "отпускает" все грехи и преступления одним окроплением водицей, якобы святой, хотя никто не видел, чтобы этой водой удалось свести даже бородавку! В споре с епископом Мелетием я как-то коснулся одного забавного парадокса. У нас с ним было всего две встречи. Первый раз мы друг друга прощупывали, во второй - оба были вне себя от гнева. Во время нашей первой встречи Мелетий уверял меня, что Антиохия сплошь галилейский город. И не только потому, что многих жителей этого города крестил сам Павел из Тарса, - именно в Антиохии галилеяне стали называться "христианами". Сколько высокомерия в этом слове!

- Но, епископ, если твои земляки так привержены Назарею, почему же весь город оплакивает смерть одного из наших богов - Адониса? - спросил я его.

- Со старыми обычаями трудно расстаться, - пожал плечами Мелетий.

- Со старой верой тоже.

- Для них это всего лишь еще один праздник.

- Но ведь они нарушают заповедь: "Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим".

- Август, мы с этим боремся.

- Но как можно галилеянину верить сразу в Адониса и в мертвеца, которого вы именуете богом?

- Когда-нибудь мы убедим их отказаться от всех нечестивых праздников.

- Если только до этого времени мне не удастся обратить их к Единому Богу.

- То есть к сонму языческих богов?

- Каждый из них есть ипостась Единого.

- Единый Бог - это бог христиан.

- Но разве не написано в Писании иудеев, которое вы также признаете священным, поскольку в него верил Назарей…

- Оно воистину священно, Август…

- Разве не сказано в нем, что высшее божество иудеев -"ревнивый бог"?

- Так оно и есть.

- Но разве не именует он себя богом одних лишь иудеев?

- Он всеобъемлющ…

- Нет, епископ, Яхве - это бог одного еврейского народа, подобно тому как Афина - богиня афинян. Он и не претендовал на имя Единого Бога, так как был ревнивым богом одного малочисленного племени. Если это так, то он по определению не может быть Единым Богом, который, согласись, заключен во всем, так же как все сущее включает в себя его.

Я говорил с такой горячностью, потому что именно в это время трудился над своей книгой "Против галилеян". В ней я вслед за Порфирием указываю на многочисленные примеры неправоты безбожников, и в особенности обращаю внимание на противоречия в их Священном Писании. Епископы обычно смотрят на них сквозь пальцы, так как считают это знаком божественной тайны. Между тем это явное доказательство того, что их религия придумана людьми для утешения рабов и необразованных женщин.

Вплоть до самого отъезда из Антиохии я продолжал пользоваться популярностью в судах и, пожалуй, больше нигде. Так вот, сознаюсь, в некоторых отношениях я тщеславен, даже очень, и рукоплескания мне нравятся; впрочем, это недостаток многих, исключение составляют величайшие из философов. Однако я льщу себя надеждой, что могу отличить искреннее восхищение от деланного. Антиохийцы - народ шумный и к тому же записные льстецы. Однажды я решил показать им, что не так прост, как они думают. После того как я произнес длинный приговор по очень запуганному делу, публика в зале суда разразилась оглушительными овациями, послышались возгласы: "Судья праведный!" На это я ответил: "Я должен был бы прийти в восторг от этих знаков одобрения, но не могу. Ибо, к сожалению, знаю: у вас есть возможность меня восхвалять за правильное решение, но вы не вправе порицать меня, если я ошибусь".

* * *

В первые месяцы пребывания в Антиохии я не принадлежал сам себе. Все мое время без остатка было посвящено государственным делам и судопроизводству. Лишь в октябре я выкроил время, чтобы совершить жертвоприношение в храме Аполлона в Дафне. Я пытался сделать это раньше, но неотложные дела постоянно требовали моего присутствия в городе. Наконец все было готово. Обычай требовал, чтобы жертвоприношение было совершено на заре, в храме Зевса Возлюбленного в старой части Антиохии. К немалому удивлению всех антиохийцев, я объявил, что пройду пять миль до Дафны пешком, как обычный паломник.

В день жертвоприношения меня разбудили до восхода солнца, и я вместе с Максимом и Оривасием, который ворчал, что его подняли в такую рань, отправился через реку в сирийский квартал. Меня, как простого городского судью, сопровождали только лучники. Я надеялся остаться незамеченным, но не тут-то было: весь квартал уже был на ногах. Все знали, что на заре я должен совершить жертвоприношение.

Мы вступили в сирийский квартал, узкие улочки которого всегда кишат людьми. На этом речном берегу почти семьсот лет назад и основал Антиохию один из военачальников Александра. Храм Зевса Возлюбленного - одно из немногих зданий, сохранившихся с тех времен. Он невелик и со всех сторон окружен базаром. Хотя сотни телег с разноцветными тентами и не настраивают на благочестивый лад, зато они придают площади перед храмом очень живописный вид. К счастью, храм не пришел в полное запустение - даже галилеяне чтут его как одно из исторических зданий города.

Лучники расталкивали передо мной толпу, а я шел, спрятав руки под плащом: согласно ритуалу, после омовения мне было нельзя ни к чему прикасаться. Продавцы и покупатели не обращали на меня никакого внимания. Даже император не в силах помешать торговле, настолько это важное дело.

У храма, однако, меня ожидала большая толпа. Послышались радостные возгласы, со всех сторон ко мне потянулись загорелые руки. Именно это больше всего удручает меня в моем положении: меня вечно хватают руками за одежду. Некоторые желают приложиться к пурпуру лишь ради острых ощущений, но чаще всего к императору тянутся руки больных: им, видите ли, кажется, что, потрогав живого монарха, они сразу исцелятся. Неудивительно, что императоры так подвержены заразным заболеваниям: если нашу жизнь не обрывает кинжал убийцы, ей с успехом может положить предел рука больного подданного. Диоклетиан и Констанций никогда не позволяли простолюдинам подходить к себе ближе чем на десять шагов. Я, возможно, последую их примеру, но лишь из соображений гигиены!

Жертвенник перед храмом был уже убран гирляндами. Все было готово к исполнению обряда. Один из двух жрецов, державших белого быка, сильно смахивал на мясника: что делать, мы испытываем в духовенстве большой недостаток. На ступенях храма собрались наиболее влиятельные горожане - приверженцы эллинской веры с дядей Юлианом во главе. Он совсем высох и не переставая кашлял, но при этом был в отличном расположении духа.