Самодержец пустыни - Леонид Абрамович Юзефович

В течение двух дней мы спокойно двигались вперёд, не имея никаких известий о том, что произошло позади нас в бригаде Резухина. 16 августа мы остановились; мы прошли Джаргалантуйский дацан и находились теперь в широкой долине, с двух сторон прикрытой грядой лесистых холмов. Это было место примерно в двух сотнях вёрст к северо-западу от Ван-Хурэ и примерно в четырех сотнях – к северо-востоку от Улясутая, в верховьях Селенги и примерно в двенадцати или пятнадцати верстах от неё. Вечером я пошёл навестить полковника Островского, которого незадолго перед тем барон взял в свой штаб. Его палатка стояла в нескольких шагах от палатки барона, входом обращённой в сторону разбитого неподалёку лагеря монгольского отряда под командой князя Биширли-тушегуна. Я нашёл Островского измученным и подавленным. Оказывается, барон, взбешённый тем, что в предыдущую ночь из штаба исчезли его почётные гости, бурятские старейшины и монгольские ламы, которых он собирался держать у себя как заложников, приказал Островскому пешком проделать тридцативерстный переход, выругал его и по прибытии в лагерь заставил залезть на сосну, откуда Островский спустился лишь незадолго до моего прихода. Он сказал мне, что от Резухина нет никаких вестей, и барон этим сильно встревожен; он подозревал, что красные разведчики могли перехватить гонцов от Резухина, и пребывал в нерешительности, не зная, что предпринять. Весь день 17 августа Унгерн провёл, советуясь со своими ламами-прорицателями. Он выслал группу разведчиков приблизительно в том направлении, где мог находиться Резухин, но те, натолкнувшись на красные разъезды верстах в восьми от нас, за дацаном, вернулись ни с чем и привезли одного раненого.

Этой ночью сначала по соседству с госпиталем, а затем в сопках, состоялась встреча заговорщиков, офицеров и присоединившихся к ним старых солдат-фронтовиков. Было решено на следующую ночь по сигналу тревоги седлать коней и двигаться обратно к Селенге. Специально сформированный отряд должен был прикрывать это отступление, и если Унгерн попытается преследовать нас, встретить его ружейным и пулемётным огнём. Участники совещания гарантировали надёжность своих частей при столкновении с Унгерном или красными. Будущим командиром был избран полковник Эвфаритский, которому поручили проработать дальнейшие детали переворота. Я должен был поставить в известность начальника дивизионного обоза В. К. Рериха, старшего брата хорошо известного художника Н. К. Рериха и моего товарища по оружию с тех времён, когда мы оба служили в армии атамана Дутова. Я рассказал обо всём Рериху, повергнув его тем самым в состояние благоговейного ужаса.

Вечером 18 августа[182]прибывший из бригады Резухина татарин-казак был задержан бурятскими часовыми и доставлен к Унгерну. Как я узнал несколько позже, полковник Костерин послал его к Эвфаритскому и ко мне с запиской, в которой сообщал, что Резухин убит этой ночью, что бригада выступила из лагеря и поспешно движется к броду на Селенге, где будет поджидать нас три дня. На тот случай, если первый гонец встретится с какими-либо трудностями, немного позднее по тому же пути был послан второй – оренбургский казачий офицер Калинин. Он должен был передать нам всё на словах и более подробно. Когда татарин повстречался с нашими бурятами, он сумел уничтожить записку; но так как он плохо говорил по-русски, то не смог изложить бурятам, говорившим по-русски ещё хуже, ту версию, которую ему придумали на случай, если его схватят: что он заболел и был послан ко мне в госпиталь. Поставленный перед Унгерном, он потерял всякую сообразительность и хотя никого не выдал, сказал тем не менее, что у них ночью был бой, что сам он бежал сквозь горы и тайгу и был задержан нашими часовыми.

Очевидно, барон что-то заподозрил. Он велел арестовать татарина и наутро подвергнуть его пыткам, что было поручено Бурдуковскому. Командир 4-го полка Марков, принадлежавший к числу заговорщиков, присутствовал при этой сцене и немедленно известил обо всём Эвфаритского. Спустя пятнадцать минут все заговорщики вновь собрались у меня в госпитале. Но прежде чем началось обсуждение, что теперь делать, второй гонец, Калинин, вместе с его раненым братом, лечившимся в госпитале, вошли в палатку и коротко рассказали нам о том, что произошло в бригаде Резухина.

На следующий день после того, как мы с Унгерном ушли, Костерин, Хоботов и командир 1-го полка Парыгин явились к Резухину и, указывая на преобладающее в частях настроение, прямо посоветовали ему принять командование и вести бригаду на восток. Резухин отвечал безумными проклятьями и выгнал делегатов, угрожая им страшной расправой после соединения с бароном. Той же ночью, когда бригада, готовая выступить, уже сидела в сёдлах, Резухин со своей комендантской командой Безродного попытался остановить людей, отдав приказ арестовать и расстрелять командиров. В ответ из рядов загремели выстрелы, и Резухин, раненый в ногу, упал, затем вскочил и побежал в лагерь китайцев, которые ещё не успели сесть на коней, требуя медицинской помощи и перевязки. Безродный и большинство его контрразведчиков разбежались и спрятались в лесу; позднее они попали в руки красных и были расстреляны. Раненого Резухина, лежавшего на земле, и служителя госпиталя, который его перевязывал, окружила толпа. Внезапно какой-то казак вышел вперёд, склонился над Резухиным и со словами «хватит пить нашу кровь, пей теперь свою» в упор выстрелил из «маузера» и разнёс ему голову. Толпа тотчас рассеялась и вскочила в сёдла, но прежде чем выступить, Костерин приказал вырыть могилу и закопать тело Резухина. Гонец посоветовал нам покончить с бароном немедленно или бросить его и идти к бродам на Селенге.

После того, как мы выслушали рассказ Калинина и быстро обменялись мнениями, был принят план Эвфаритского: попытаться застрелить барона, убив также Бурдуковского, ординарцев-экзекуторов и тех из комендантской команды, кто был наиболее предан Унгерну. Предполагалось обстрелять лагерь комендантской команды из пушек, что сделают наши артиллерийские офицеры. Если же полковник Дмитриев воспротивится заговорщикам, он будет подвергнут временному аресту. Приказав всем командирам частей быть готовыми к выступлению при первых выстрелах, направленных против барона, Эвфаритской с четырьмя офицерами и полудесятком людей из пулемётной команды отправился приводить свой план в исполнение. Было около полуночи. В чернильной темноте холодной ночи мы начали быстро седлать и запрягать лошадей. Люди работали без огней, насторожённо прислушиваясь, чтобы не пропустить звука судьбоносных винтовочных выстрелов. Не менее часа прошло в ожидании. Я и лечившиеся у меня в госпитале раненые офицеры обсуждали, что мы будем делать, если наши планы провалятся, когда, наконец, до нас долетели приглушённые звуки револьверной стрельбы, а затем раздались четыре орудийных выстрела, чей огонь прерывистым светом озарил тёмную лесную долину. Это подпоручик Виноградов практически в упор, с расстояния в полверсты обстрелял лагерь комендантской команды Бурдуковского. Его люди в панике разбежались. Теперь поднялся весь лагерь, и в следующие пять минут части потянулись к дороге, направляясь назад, к дацану. Впереди шёл 3-й Бурятский полк под командой войскового старшины Очирова, затем забайкальские и татарские сотни 4-го полка полковника Маркова, а за ними примерно шестьдесят подвод, составлявших мой госпиталь. Обоз, артиллерия, пулемётчики и пехота из бывших красноармейцев находились в тылу. Большинство пребывало в полном неведении относительно того, что происходит. Никто из нас не знал, чем закончилась попытка застрелить Унгерна, и трудно было отыскать кого-либо из стрелявших в темноте и суматохе.