Загадка гибели шхуны "Святая Анна" - Михаил Чванов

Сколько сидел в воде этот айсберг, не знаю, но над водой он возвышался более двух сажен. Волны с шумом ударяли в эту ледяную скалу, но она была незыблема и только медленно шла по ветру.

Другого каяка мы не могли рассмотреть и с высоты этой льдины, да и мудрено было бы в этой мгле что-либо увидеть дальше 15 сажен. Забравшись на айсберг, мы воткнули в его вершину мачту и подняли флаг в надежде, что если Луняев увидит его, то догадается тоже забраться на какую-нибудь льдину. О плавании на каяке нечего было и думать до тех пор, пока не утихнет ветер, а так как мы порядочно устали, то решили лечь спать. Наверху айсберга было холодно и изрядно продувало, но у нас были две малицы, и мы прибегли к очень употребительному способу спанья, которым нам не раз приходилось пользоваться ранее. Надев на себя малицы, но не продевая рук в рукава, мы легли на вершине айсберга, в небольшой ямке, друг к другу ногами так, что ноги Конрада приходились у меня в малице, за моей спиной, а мои ноги — в малице Конрада, за его спиной. Конечно, сапоги предварительно мы сняли и были только в одних теплых носках. Тогда оставалось только хорошенько подоткнуть под себя полы малиц, чтобы они закрывали одна другую, так сказать «заделать все щели». После этого мы втягивали головы обратно внутрь малицы, и никакой холод нам уже был не страшен. Получалось, таким образом, нечто вроде «двуспального мешка». Тепло там до духоты и дышать приходится через воротник малицы, около которого держишь голову. Зимой, в мороз, воротник от дыхания покрывается инеем и леденеет. Таким образом мы заснули и безмятежно спали не менее 7 или 8 часов.

Пробуждение наше было ужасно. Мы проснулись от страшного треска, почувствовали, что стремглав летим куда-то вниз, а в следующий момент наш «двуспальный мешок» был полон водой. Мы погружались в воду и, делая отчаянные усилия выбраться из этого предательского мешка, отчаянно отбивались ногами друг от друга. К несчастью, мы уж очень старательно устраивали себе этот мешок и полы одной малицы глубоко заходили внутрь другой; к тому же малицы перед этим были немного мокры и в течение 7 часов, по всей вероятности, обмерзли. Мы очутились в положении кошек, которых бросили в мешке в воду, желая утопить.

Обыкновенно принято говорить, что подобные секунды опасности кажутся целой вечностью. Это совершенно справедливо. Не могу и я сказать, сколько секунд продолжалось наше барахтанье в воде, но мне оно показалось страшно продолжительным. Вместе с мыслями о спасении и гибели в голове промелькнули другие.

Очень подробно пронеслись передо мною различные картины нашего путешествия: гибель Баева, Архиереева, четырех человек пешеходов, Нильсена и Луняева со Шпаковским, и вот последние мы с Конрадом… После этого можно поставить «точку», если кто-нибудь когда-нибудь вздумал бы рассказать о нас. Очень хорошо помню, что нечто в этом роде промелькнуло у меня в голове, но сейчас же был и ответ на эту мысль: «А кто же узнает про нашу гибель?» — «Никто!» И, кажется, всего ужаснее было почему-то именно это категорическое «Никто не узнает, что мы погибли…» Вот «там» будут считать, что мы живем где-нибудь, а мы не пережили какой-то страшной борьбы, и нас уже нет. Сознание возмущалось, протестовало против гибели: «А как же сон мой? К чему же было то предсказание? Не может этого быть!» Пусть мне верят или не верят, но в этот момент мои ноги попали на ноги Конрада, мы вытолкнули друг друга из мешка, сбросили малицы, а в следующее мгновение уже стояли мокрые на подводной «подошве» айсберга, по грудь в воде. Кругом нас плавали в воде малицы, сапоги, шапки, одеяло, рукавицы и прочие предметы, которые мы поспешно ловили и швыряли на льдину. Малицы были так тяжелы от воды, что каждую мы должны были поднимать вдвоем, а одеяло так и не поймали, оно потонуло. Холодный ветер хотя и начал затихать, но все же дул еще основательно. Наши ноги были в одних носках, а так как мы стояли на льду, то они почти потеряли чувствительность. Дрожали мы от двух причин: во-первых, от холода, а во-вторых, от волнения. Зуб на зуб не попадал. Еще продолжая стоять в воде, я напрасно ломал голову, что же теперь нам делать? Ведь мы замерзнем! Но провидение само указало, что мы должны были делать в нашем положении. Как бы в ответ на наш вопрос с вершины льдины полетел в воду наш каяк, который или сдуло ветром, или под которым подломился лед, как подломился он под нами. Не упади каяк, или упади он не так счастливо, т. е, прорвись об острый разъеденный водою лед, я думаю, мы пропали бы на этой льдине, плывущей в море. Завернувшись в мокрые малицы, не имея провизии, дрожащие от холода, мы напрасно старались бы согреться, а потом вряд ли у нас хватило бы решимости что-либо предпринять.

Но теперь мы знали, что делать. Побросали в каяк мокрые принадлежности туалета, выжали свои носки и куртки, одели их опять, разрубили на куски нарту, взяв несколько кусков с собой, и бросили остатки в воду, сели в каяк и давай грести. Боже мой, с каким остервенением мы гребли! Не так заботясь о быстроте хода, как о том, чтобы хотя немного согреться, мы гребли до изнеможения, и только это, я думаю, спасло нас.

Туман рассеялся, и острова были видны. Самым ближайшим был остров Белль, от которого мы отошли утром; теперь до него было верст 12 или 15, но холодный встречный ветер сильно задерживал ход. Мы старались плыть под прикрытием несущихся навстречу льдин, чтобы хотя за ними спрятаться от ветра. Ноги и колени более всего коченели от холода, так как им мы не могли дать никакой работы, а прикрыть их было нечем. Часов через шесть нам удалось подойти к острову Белль несколько восточнее нашей первой стоянки. Первым делом принялись мы, как сумасшедшие, бегать по льду, стараясь согреть закоченевшие ноги; если бы кто-нибудь увидел нас в эту минуту, то, без сомнения, принял бы за бесноватых, до того дика была эта пляска. Место совершенно открытое, не защищенное от ветра, и согреться нам не удалось. Тогда мы согнали, сколько можно, воду с малиц, старательно выжали их и надели на себя, чтобы хотя немного защититься от пронизывающего ветра. Развели огонь, на что употребили дерево, отрубленное от нарт, лыжи, бинты из аптеки, одним словом все, что только могло гореть. На наше счастье, около кромки льда летало и плавало много нырков, и нам удалось убить несколько штук. Через час мы уже пили горячий бульон и с жадностью ели горячих же нырков. Как будто стало легче. Я забрался в мокрую малицу с головой и все еще трясясь от озноба, то дремля, то пробуждаясь, просидел, прислонясь спиной к ропаку, до утра. Конрад же, кажется, так и не отдыхал: он продолжал «греться», бегая и приплясывая по льду. Снаружи малица на ветру немного просыхала, но внутри — ничуть, от нее только пар валил. Утром погода опять стала лучше. Проглянуло солнце, ветер затих совершенно, и море успокоилось.

Чувствовали мы себя плохо; меня трясло, голова была тяжелая, а у Конрада оказались отмороженными пальцы на обеих ногах. Сидеть так было нельзя: это могло бы для нас кончиться очень плохо. Мы взяли себя в руки и решили опять плыть на мыс Флора. Надо только настрелять несколько штук нырков на дорогу.

Пятница, 11 (24) июля. Только теперь начинаю приходить в себя после всех наших злоключений. Сижу сейчас в маленьком теплом домике на острове Нордбрук, на мысе Флора. Все время у нас топится чугунная печь, в домике жарко, но тем не менее я дрожу от озноба. У Конрада отморожены пальцы на ногах, и только сейчас я кончил делать ему перевязку.