Там, где тебя ждут - Мэгги О'Фаррелл

– Итак, – обозрев перемены, констатировал я, – ты решилась привести в порядок этот памятник.

– Решилась, – ответила она, возвращаясь к своему занятию. – Я просто подумала, знаешь, почему бы и нет?

– И действительно, почему бы нет? – пылко подхватил я, сам удивляясь готовности выразить согласие и чертовски сердечное дружелюбие.

Что со мной происходит? Мне необходимо нащупать верный тон для того, что я надеялся найти в себе мужество сказать; необходимо определить нужный стиль покаянных признаний.

Клодетт втиснула молоток с гвоздодером под шляпку, видневшуюся рядом с плинтусом, и надавила на рукоятку.

– Я встретила в деревне одну женщину, – сказала она, продолжая давить на рукоятку, – чья мать когда-то служила здесь горничной. Поэтому я спросила у нее про эту комнату.

– О, правда?

– И знаешь, что она сказала? Она сказала, – пробурчала Клодетт, раскачивая молоток в разные стороны и закусив зубами нижнюю губу, – что в этом помещении размещались цветы.

– Что? – удивился я, окидывая взглядом стены и полки. – Ты что, шутишь? Они отвели это помещение специально для цветов?

– Очевидно, да, – поморщившись, подтвердила Клодетт.

– А ведь верно, почему же никто до этого не додумался? Специальная цветочная комната! Даже не верится, что у меня еще нет такой. Надо срочно лететь в Нью-Йорк и заняться обустройством подобного цветника.

– Что ж, удачи на этом поприще.

– Надеюсь, то же самое ждет тебя. Я прямо так и вижу тебя здесь в окружении ваз и секаторов, а самый маленький в мире камин гудит огнем за самой маленькой в мире каминной решеткой.

Клодетт улыбнулась и выдрала из-под плинтуса участок ковра.

Я прислонился к дверному косяку (тоже находившемуся, как я заметил, в процессе ремонта, судя по соскобленной краске и нескольким пробным мазками новых цветов по краю) и, скрестив руки на груди, наблюдал за ней, за женщиной, с которой прожил счастливо почти десять лет.

Что мог я сказать о конце нашей семейной жизни? Я растерялся, свернув на порочную дорогу, а она потеряла терпение. Я совершил, вне всяких сомнения, самую идиотскую ошибку в жизни. И даже теперь, по прошествии четырех лет, я еще просыпаюсь, ошеломленный тем, как же я мог позволить ей ускользнуть от меня.

А когда я докатился до последней черты, она отправила ко мне в Лондон моего сына, Найла. Это спасло мне жизнь. Приехав из Донегола, из этого дома, он выглядел посвежевшим и бодрым. Я почти уловил дух его свежести, открыв дверь и обнаружив его на пороге: дух этой долины, этой зелени, этих комнат. В своем логичном и строгом стиле он заметил, что у меня еще есть выбор между ранней кончиной и возвратом к нормальной жизни. Таким образом, мы с ним вернулись в Штаты, пара калек-неудачников, и я начал обуздывать свои пороки, а мой сын приглядывал за мной, готовил еду, стирал, содержал меня, в общем всячески заботился обо мне так, как мне следовало бы заботиться о нем в строптивые подростковые годы.

И вот он я. Каким-то чудом выжил.

Клодетт дернула за край ковра, отодрав его полосу от пола с резким разрывающим треском.

– Если бы мне предложили заключить пари, – сказал я, поглядывая на ее напряженную спину, – кто победит, ты или ковер, то я сделал бы ставку на тебя. У этого ворсистого старья нет ни малейшего шанса.

Она оглянулась, и я заметил, что изо рта у нее торчат шляпки гвоздей.

– А ты не думала, что скоро тебе придется показаться дантисту? – продолжал подшучивать я.

Клодетт выпрямилась, опустившись на пятки, и, вытащив гвозди изо рта, аккуратно разложила их на ближайшей полке.

– Ты выглядишь… – она помедлила, склонив голову и оценивающе разглядывая меня.

– Как же я выгляжу?

– По-другому. Здоровым.

– Ох, – откликнулся я, – а я надеялся услышать «мужественно» или «потрясающе».

Закатив глаза, она перебросила гвоздодер в другую руку.

– Однако меня вполне устраивает и «здорово», – продолжил я, уходя за стулом, вернулся с ним к двери, где и уселся.

Она глянула на меня, глянула на стул.

– Ты свободен сегодня вечером? – спросила она, как мне показалось, с оттенком утверждения.

– Как ветер. Сегодня утром я передал тезисы в штаб конференции и покончил с делами.

– Когда улетает твой самолет?

– В моем распоряжении есть еще пара часов, – я пожал плечами, – мне думалось, что я успею просмотреть мои коробки в амбаре, разобраться с тем, какие вещи сохранить, а какие – выбросить, и упаковать для отправки в Штаты. Если ты не возражаешь.

Она кивнула и опять отвернулась к ковру.

– По-моему, Марита надеется, что зайдешь к ней проститься, – пробурчала она, вернувшись к своему занятию.

Я поцеловал уже почти спавшую Мариту. Поправил одеяло Кэлвину. Заглянул к Ари и Зои, они оба уже крепко спали. Потом посетил ванную комнату, вынес портфель и пальто к передней двери. Я сделал все, что обычно делают перед отъездом в аэропорт.

Потом я вернулся в бывшую Капсулу Времени, или Цветочную комнату, как она, вероятно, теперь будет называться. Клодетт уже отодрала половину ковра. Ее окружали рулоны старых циновок и подстилок. Разгорячившись, она уже сбросила свитер и скрутила волосы на затылке. Мой взгляд скользнул по ее голым плечам, по затылку и шее, и меня поразило то, какими невыразимо удивительными могут выглядеть давно знакомые очертания. Мне вспомнились четыре женщины, с которыми я проводил ночи после нашего расставания, и я осознал, что никто из них не мог даже близко сравниться с ней. Но, с другой стороны, разве у них был хоть малейший шанс?

– Не Клеопатра ли закаталась в ковер, чтобы тайно посетить Марка Антония? – произнес я, выбирая из кучи лежавших на полке инструментов второй, более изящный молоток с гвоздодером.

Клодетт устремила на меня взгляд, знакомый мне, как мое собственное отражение в зеркале: оценивающий, проницательный, вскрывающий любой обман.

– Цезаря, – выдержав многозначительную паузу, изрекла она, – Юлия.

Я опустился на колени возле камина, лишь слегка почувствовав недовольство левого колена. Ухватившись за край ковра, я подсунул раздвоенный клин под шляпку гвоздя. Наша парочка разминалась в этой клинообразной комнатушке, словно котята в корзине.

– В отличие от?.. – налегая на рукоятку, уточнил я.

– От Октавиана или Августа. – Она кивнула в сторону моей руки с молотком: – Надо сначала пораскачивать его взад-вперед.

– Я даже не догадывался, что ты такой знаток Древнего Рима, – заметил я, последовав ее совету.

– Я играла в этой пьесе, – пожав плечами, пояснила она.

– Неужто самого Цезаря, Юлия?

– Нет, черт возьми, не его, – выразительно глянув на меня, огрызнулась она, – а саму Клеопатру.