Чужак - Симона Вилар

Дир глядел в сторону собравшихся у капища Велесу киевлян. Они были принаряжены — в лучших опашенях с меховыми воротниками, в вышитых замысловатыми узорами накидках-корзно, бабы с длинными колтами у висков. Да только все это смотрелось как-то жалко под дождем. И все же один человек выделялся среди толпы, не выглядел несчастным, следил за ритуалом внимательно и с гордостью. Боян. И, показалось Аскольду, младший брат глядел именно на него.

Аскольд тоже задержал взгляд на певце. Этот безмозглый гусляр в летах… Голос у него от богов, тут ничего не скажешь, но во всем остальном — престарелое дитя. Но все же Боян — глас Киева. Аскольд это явственно ощутил не так давно. И словно дымная сырая пелена развеялась — так отчетливо вспомнил он недавние события: всполохи огней на бревенчатых строениях детинца, множество факелов, недовольный гул толпы.

Аскольд помнил, как глядел на них — на купцов с холёными бородами в добротных кафтанах; на воев в дубленых куртках; на мастеровой люд в длинных рубахах, многие были даже в рабочих передниках, не удосужились снять. Видел их крикливых жен — как же без баб, не на вече ведь пришли люди, и женщины не отказали себе в удовольствии пошуметь в толпе. Были тут и нарочитые бояре. Он узнавал их — Вышеслава, Гурьяна, Ольму. Даже Микула прибыл из Заречья. И все со своими людьми. Так что народу на тесный двор детинца тогда набилось предостаточно. Но привел всех именно Боян. Сам Велесов любимец стоял впереди толпы с гуслями через плечо; он один не шумел, смотрел на князей — на него, Аскольда, в еще пропахшей пыточной черной бархатной рубахе, на еще обессиленного после припадка Дира.

Аскольду тогда казалось, что он легко сможет усмирить толпу. Поднял руку, привычно призывая к тишине. Но толпа продолжала шуметь. Слышались выкрики:

— Своевольничаешь, варяг!

— Веча на тебя нет!

— Сам с братцем шлялся где-то, пока уличи нас резали, а теперь наших защитников караешь?!

— Пошто Резуна-то схватили? Покайся перед народом! — Аскольд пытался втолковать толпе, что их Резун — наворопник Олега Новгородского. Его не слушали, пока Боян с силой не рванул струны, перекрывая гул голосов. И, выступив вперед, потребовал от князей ответа. Вот каков был Боян. Город слушался его, как никогда не слушался своих благодетелей — князей.

Все это вспоминалось сейчас с тоской и обидой. Подумать только, а ведь Аскольд Бояна за друга почитал, терем ему подарил на Горе, на пиры звал. И пока Боян был полезен, Аскольд был щедр на благоволение к нему, хотя и считал, что облагодетельствованный певец должен чаще петь о его подвигах. О его и Дира. А тот пел о чем вздумается. Дурень. Но, оказалось, дурень был себе на уме.

— Я бился плечом к плечу с Резуном в ту ночь в Киеве, — заявил Боян. — Я видел, что он не щадит себя, спасая градцев. Не может предатель так стоять за людей, если желает городу зла. Это так же верно, как то, что нами правят боги.

Аскольд старался доказать, что Торир уже почти признался во всем…

— Под пыткой любой в чем хошь признается, — говорили в толпе.

Вот и попробуй доказать, что их Резун сам же наверняка и впустил находников-уличей. Аскольд чувствовал, что не в силах переупрямить толпу. Те только и кричали (а Жихарь больше других), что Торир сражался за них, что отбил пленников, которых собирались угнать уличи (Стоюн ревел об этом, как хорошая сурма), кричали, что Торир никогда не подставлял их в походах и походы те были славными (тут Фарлаф, Даг и юркий Мстиша даже мечами стали бить о щиты).

Дир тогда посоветовал кликнуть Олафа, который давно следил за наворопником и разобрался лучше других, что к чему. Это был хороший совет… если бы его можно было выполнить. Но то, что им открылось, когда вновь спустились в пещеру под Горой…

.Аскольд до сих пор не мог найти этому объяснения. Без чародейства тут явно не обошлось. Но тогда даже не было возможности разобраться во всем. Еле удалось успокоить людей, заставить разойтись. Но и их дивило необычное исчезновение Торира, странная отрешенность княгини Твердохлебы, спящий непробудным сном кат Мусок. Чтобы люди удостоверились в этом, пришлось впустить выборных от Киева в подземелье. Народ сам выбирал, кто пойдет глянуть, не лгут ли князья. Потом толпа все же разошлась, но разговоры не утихали. Тем временем Аскольд и Дир рассылали своих соглядатаев, старались выследить, разыскать сбежавшего пленника: Не мог же он после пыток далеко уйти. Вот если бы изловить да заставить покаяться перед киевлянами… Но Эгильсон словно сквозь Гору провалился. И хотя в Киеве о нем говорили, даже хорошо говорили, но не было и следа того, чтобы он где-то мог обитать.

И еще Аскольд понял, что возненавидел киевлян. Их тупость и неблагодарность бесили его. Сколько же он сделал для них! А они помнили только сражавшегося за них варяга. Поэтому зря Олаф взял Торира на виду у людей, когда надо было подсуетиться тайно, чтоб весть о поимке не пошла по вольному городу. Но князья были тогда еще уверены в себе, да и открывшаяся им, правда, доводы Олафа, признания Твердохлебы подстегнули. Ведь давно знали, что рядом чужак-предатель. Боялись упустить.

Дир после тех событий изменился. Тяжело пережив смерть верного ярла, он словно присмирел. Но Аскольд не верил в смирение брата. Ждал, что тот выкинет. Их власть и так пошатнулась, не ровен час киевляне решат, что пора кликнуть иного правителя. Как кликнули в свое время их самих. И Аскольд даже побаивался, что знает, кого позовут. Олега, о котором все чаще шли разговоры. Что ж, люди глупы, чужой князь им всегда кажется более умелым да мудрым. Ну, уж поглядим. Не зря ведь Аскольд новгородским боярам приплачивает, чтобы те почаще вече созывали, не давали волю новому князю.

Обрядовые заклинания волхвов Белеса, подходили к завершению. Служители сами сократили их, когда дождь усилился. Теперь пришло время треб.

— Прими наши дары, великий Велес. Прими плоды труда нашего, дары земли, которую ты наделил богатством, — вещал волхв, воздев руки ладонями к изваянию божества. — Все тебе, Велес могучий, «скотий бог», покровитель богатства, податель вдохновения и удачи в пути!

Люди стали нести подношения: в основном молоко, сыры, сметану — известно ведь, как Змей-Белес до молочного охоч. Несли Велесу и яблоки, смородину, грибы, рыбу. Несли и птицу, и яйца, к которым Велес тоже был расположен. Но никогда на алтарь «скотьего бога» не клали жертвой ни корову, ни овцу, ни лошадь. Это означало прогневить его. Зато последний собранный в округе сноп ему подносили торжественно, специально приберегая до обряда. Сноп так и положили, оплетенный лентами, в костер перед столбом-изваянием. И как раз вовремя, ибо под полившим ливнем живительный огонь совсем было угас.

Люди, сделав подношение, по большей части уходили. Вот к волхвам шагнул и Боян с полной корзиной отборных яиц. Аскольд проводил его взглядом. Одновременно почувствовал, как подался было вперед Дир, и невольно положил руку на локоть брата.

— Не смей трогать гусляра. Не время…

— А? Что? — недоуменно глянул Дир. — Да пошел он… Нужен мне больно.