Красное море под красным небом - Скотт Линч

— Гм…

— Ради всего святого, Ревелл. Как будто существует другое разумное объяснение!

Боги, какое искушение, думал Локки. Она приглашает меня поддержать это заблуждение, убедить ее в том, во что она верит. Он смотрел на фосфоресцирующий след корабля, на таинственное нечто, плывшее в нем. Что делать? Воспользоваться возможностью, закрепить в сознании Дракасты сложившееся представление о Ревелле и Валоре, действовать дальше, опираясь на это? Или… его щеки горели, когда он воспоминал об упреке Жеана. Жеан осуждал его не просто по теологическим мотивам или из-за Дельмастро. Вопрос в выборе подхода. Что даст лучшие плоды?

Обойтись с этой женщиной как с добычей или как с союзником?

Время на исходе. Этот разговор — момент истины: повинуйся чутью и ввяжись в игру с ней… или последуй совету Жеана и скажи правду. Локки напряженно размышлял. Чутье — разве его подсказки непререкаемы? А чутье Жеана… если забыть о спорах, Жеан всегда пытался защитить его.

— Скажите мне кое-что, — заговорил он медленно, — пока я обдумываю ответ.

— Может быть.

— Половина корабля сейчас смотрит, как мы разговариваем.

— Да.

— Как вы это терпите?

— Такое бывает часто, приходится привыкать.

— Не только это. Все. Я провел в море шесть-семь недель за всю жизнь. А вы, кроме моря, где еще бывали?

Она молча смотрела на него.

— Кое-что о себе я вам не скажу, — продолжал Локки, — не скажу капитану этого корабля, даже если вы посадите меня в трюм или бросите за борт. Кое-что… вначале я хочу знать, с кем говорю. Я хочу говорить с Замирой, а не с капитаном Дракастой.

Она по-прежнему молчала.

— Разве я прошу слишком много?

— Мне тридцать девять лет, — наконец сказала она очень тихо. — Впервые я вышла в море в одиннадцать.

— Значит, почти тридцать лет. Ну а я, как уже сказал, всего несколько недель здесь. И все это время — бури, мятеж, морская болезнь, битвы, летучие призраки… голодные твари скрываются под самым бортом… ждут, когда кто-нибудь сунет в воду палец. Это не значит, что временами мне не было хорошо. Было. Я многое узнал. Но… тридцать лет? А еще дети? Разве вам все это не кажется… рискованным?

— У вас есть дети, Оррин?

— Нет.

— Как только я решу, что вы вздумали учить меня воспитывать детей, вы отправитесь за борт знакомиться с теми, кто там ждет.

— Я совсем не это имел в виду. Я только…

— Разве люди на суше раскрыли тайну вечной жизни? Научились избегать несчастных случаев? Может, пока я отсутствовала, они научились предотвращать бури?

— Конечно, нет.

— Разве мои дети в большей опасности, чем какой-нибудь несчастный ублюдок, мобилизованный для участия в войне своего герцога? Или какая-нибудь бедная семья, закрытая вместе соседями в карантине и умирающая от эпидемии или сожженная в собственном доме? Войны, болезни, налоги. Низкие поклоны и целование сапог. И на суше бродит много голодных тварей, Оррин. Просто в море они не носят короны.

— А…

— Ваша жизнь была раем до того, как вы попали в Медное море?

— Нет.

— Конечно, нет. Слушайте внимательно. Я считала, что росла в иерархической системе, где компетентности и верности довольно, чтобы сохранить свое место в жизни, — шептала она. — Я дала клятву верности и считала, что она действует в обоих направлениях. Я была глупа. И мне пришлось убить много мужчин и женщин, чтобы избежать последствий этой глупости. А вы хотите, чтобы я поверила в ту же чушь, которая когда-то едва не убила меня? И возложила бы на нее все надежды на судьбу Паоло и Козетты? Какому своду законов я должна подчиниться, Оррин? Какому королю, герцогу или императору я должна поверить, как матери? Кто из них может стать лучшим судьей моей жизни, чем я сама? Можете показать мне их, написать рекомендательное письмо?

— Замира, — сказал Локки, — не нужно делать меня адвокатом того, что я не собираюсь защищать. Я всю жизнь презирал то, о чем вы говорите. Я что, кажусь вам законопослушным гражданином?

— Определенно нет.

— Я просто любопытен, вот и все. Мне это интересно. Расскажите мне о Вольной Армаде. О вашей так называемой Войне за признание. Почему такая ненависть к… законам, налогам и всему прочему, если все это вы в основном осуществляете здесь?

— Ага. — Замира вздохнула, сняла четырехугольную шляпу и провела пальцем по встрепанным ветром волосам. — Наше бесславное утраченное дело. Наш личный вклад в великую историю Тал-Веррара.

— Зачем вы начали эту войну?

— Просчитались. Мы надеялись… что ж, капитан Бонэйр умела убеждать. У нас был предводитель и был план. Открыть шахты на новых островах, добывать в безопасных лесах древесину и смолу. Грабить, пока государства Медного моря выкручивают друг другу руки за столом переговоров, а затем побить их своей законной торговлей. Мы воображали себе государство без налогов. Монтьерр и Порт Расточительности привлекут всех купцов и их состояния.

— Честолюбивые планы.

— Идиотские. Я только избавилась от мерзкой присяги на верность и тут же связала себя другой. Мы поверили Бонэйр, когда она сказала, что у Страгоса не хватит сил прийти к нам и начать серьезную войну.

— О дьявольщина!

— Они напали на нас в море. Самое крупное сражение, какое мне приходилось видеть, и проигранное быстрее всех прочих. У Страгоса на кораблях его матросам помогали сотни веррарских солдат. В ближнем бою у нас не было ни единого шанса. Захватив «Василиск», они перестали брать пленных. Брали корабль на абордаж, топили его и переходили к следующему. Их лучники расстреливали в воде все, что двигалось, пока не появились рыбы-дьяволы.

Мне потребовалась вся моя хитрость, все мое мастерство, чтобы увести «Орхидею». Очень немногие из нас вернулись в Порт Расточительности, побитые и обессиленные, но еще до того веррарцы сровняли Монтьерр с землей. А потом уплыли домой, и, я думаю, было много празднеств, речей и пьянства.

— Пожалуй, — сказал Локки, — вы могли бы захватить город, такой, как Тал-Веррар… могли бы нанести ущерб его казне… или его гордости… и благополучно уйти. Но не то и другое сразу.

— Вы правы. Возможно, когда Бонэйр уходила из города, у Страгоса действительно не было сил, но мы своими действиями объединили веррарцев. Мы вызвали его, словно демона из сказки. — Придерживая обеими руками шляпу, она наклонилась над гакабортом, упираясь в него локтями. — Так мы остались преступниками. Никакого расцвета Призрачных островов. Никакого великого предназначения Порта Расточительности. Теперь наш мир — корабль, и я бросаю якорь только тогда, когда его брюхо слишком набито, чтобы и дальше рыскать. Я достаточно ясно выразилась, Оррин? Я не жалею о том, как прожила последние годы. Я иду, куда хочу. Не даю никаких обязательств. Не охраняю ничьи границы. У какого короля на суше есть свобода капитана корабля? Медное море кормит нас. Когда я тороплюсь, оно шлет нам ветры. Когда мне нужно золото, оно дает нам галеоны.