Игорь Северянин - Вера Николаевна Терёхина

Шатучие в земном удушье тени Вдруг ожили в приливе дуновений Цветов, заполонивших все сады. О, в этом запахе инопланетном Зачахнут в увяданье незаметном Земная пошлость, глупость и грехи. Сирень с Иронии, внеся расстройство В жизнь, обнаружила благое свойство: Отнять у жизни запах чепухи... (1925)

Вместе с обещанной в подарок книгой Северянин вновь передал Тэффи свою просьбу — распространить среди соотечественников в Париже часть тиража. Писательница с горечью отвечала:

«Милый друг.

Больна. Почти никого не вижу. Те, кому предложила купить книжку, не могут. Ничего обещать не могу.

Я Вам писала по получению книжек — верно, письмо пропало.

Сердечный привет».

На память о той — единственной за 20 лет эмиграции! — парижской встрече Тэффи подарила поэту свою книгу «Городок. Новые рассказы» (Париж, 1927) с автографом:

«Игорь! Помните синий тюльпан ?

Тэффи».

Но о чём хотела напомнить она своему давнему знакомому своим инскриптом?

Вряд ли кто догадался бы, о чём вела речь писательница, если бы не её поздние воспоминания. В них образ молодого поэта лишён иронического подтекста. Рассказывая о начале 1910-х годов, времени своего знакомства с «красочной фигурой» Игоря Северянина, Тэффи писала: «Он появился у меня как поклонник моей сестры поэтессы Мирры Лохвицкой, которой он никогда в жизни не видел». На первом выступлении Северянина Тэффи и подарила ему букет редких цветов — синих тюльпанов.

Сквозь долгие 20 лет она пронесла память о тех необычных цветах, которыми напутствовала Игоря Северянина в начале его творческого пути.

Марина Цветаева:

«Я делаю ставку на силу поэта...»

Они умерли в один год, страшный год начавшейся Великой Отечественной войны. Оба в конце жизни на краткий срок вернулись из многолетней эмиграции в СССР, и оба неласково были встречены на родине, подобно тому, как прежде чужаками оставались среди русского зарубежья... Казалось бы, так много общего в судьбах двух поэтов, хотя разница в возрасте в пять лет делала Игоря Северянина, к тому же вступившего в литературу на десять лет ранее Марины Цветаевой, поэтом другого поколения.

Размышляя об этом в статье «Поэт и время» (1931), Цветаева писала:

«Два встречных движения: продвигающегося возраста и отодвигающегося, во времени, художественного соответствия. Прибывающего возраста и убывающего художественного восприятия.

Так старшие в эмиграции по сей день считают своего семидесятилетнего сверстника Бальмонта — двадцатилетним и до сих пор ещё с ним сражаются или как внуку прощают. Другие, помоложе, ещё или уже современны тому Игорю Северянину, то есть собственной молодости (на недавний вечер Игоря Северянина эмиграция пошла посмотреть на себя — тогда: на собственную молодость воочию, послушать, как она тогда пела, а молодость — умница! — выросла и петь перестала, только раз — с усмешкой — над нами и над собой...). Третьи, наконец, начинают открывать (допускать возможность) Пастернака, который вот уже пятнадцать лет (1917г. Сестра моя жизнь), как лучший поэт России, а печатается больше двадцати лет».

Марина Ивановна Цветаева (1892—1941) ощущала себя живущей в поколении Бориса Пастернака. Её дебютные сборники «Вечерний альбом» (1910) и «Волшебный фонарь» (1912) вышли, когда Игорь Северянин уже был «повсеградно оэкранен и повсесердно утверждён» как глава эгофутуризма. Вряд ли Северянин отнёсся к стихам молодой поэтессы столь же восторженно, как Максимилиан Волошин, кстати, не выносивший северянинских поэз. Но свой истинный голос Цветаева обрела позже, в 1915—1916 годах, когда сложились циклы «Стихи о Москве», стихи о Разине, посвящения Александру Блоку, Анне Ахматовой и др. В годы революции, разлучённая с мужем, Сергеем Эфроном, офицером Добровольческой армии, Цветаева написала трагедийный цикл «Лебединый стан» (стихотворения 1917—1921 годов): «Я эту книгу, как бутылку в волны, / Кидаю в вихри войн».

В трудное время, когда в Петрограде был расстрелян Николай Гумилёв и появились слухи об аресте Анны Ахматовой, Марина Цветаева писала Ахматовой, вспоминая уже оказавшегося в эстонской эмиграции Игоря Северянина:

«31 августа 1921 г.

<...> Эти дни я — в надежде узнать о Вас — провела в кафе поэтов — что за уроды! что за убожество! что за ублюдки! Тут всё: и гомункулусы, и автоматы, и ржущие кони, и ялтинские проводники с накрашенными губами.

Вчера было состязание: лавр — титул соревнователя в действительные члены Союза. Общих два русла: Надсон и Маяковский. Отказались бы и Надсон и Маяковский. Тут были и розы, и слёзы, и пианисты, играющие в четыре ноги по клавишам мостовой... и монотонный тон кукушки (так начинается один стих!), и поэма о японской девушке, которую я любил (тема Бальмонта, исполнение Северянина) —

Это было у моря, Где цветут анемоны...

И весь зал хором:

Где встречается редко Городской экипаж...