Хищная книга - Мариус Брилл

— Когда я уплыву, чтобы искать наш «бентли», ты должна понимать, что они могут выследить меня и схватить.

— Ни за что, — заспорила Миранда.

— Нет, этого не случится, но это может быть. И в таком случае они захотят найти и тебя тоже. Они заставят меня привести их к тебе, Миранда. Понимаешь?

Миранда кивнула, глаза ее сияли как изумруды:

— Разве мне нельзя искать с тобой?

— Послушай, Миранда, для меня не было бы большей радости, чем весь день с тобой не расставаться, но это слишком опасно. В одиночку у меня будет дополнительный шанс. При всей невероятности, они могут взять меня, и тогда они дадут мне вернуться сюда на гондоле. Они понимают, что я проинструктирую тебя на случай приближения вертолетов, катеров и так далее.

Миранда опять кивнула:

— Это все?

Фердинанд покачал головой:

— Я буду держать этот ковер на носу гондолы, — подняв пронзительно алый коврик, лежавший у Гвидо на полу, он накинул его на нос гондолы. — От горизонта досюда с полчаса гребли, и я буду возвращаться до заката. Если ты увидишь, что я приближаюсь без этого ковра, в хижине есть канистры с бензином. С другой ее стороны привязана весельная лодочка. Тебе нужно облить хижину бензином, сесть в лодку и все поджечь. Тогда следов не останется. Греби к тому острову, к Пеллестрине, и прячься там. Они подумают, что ты взорвалась на мине-ловушке. Каждый шпион ставит мины-ловушки.

Миранда кивнула.

— А как же ты?

— Миранда, когда я буду знать, что ты в безопасности, я «стисну зубы».

— Стиснешь зубы?

— Верхний коренной зуб справа, видишь в центре белую пломбу? — Фердинанд открыл рот, и Миранда заглянула. — Зуб высверлен, там достаточно цианида, чтобы…

— Убить тебя?

— Миранда, я говорил тебе, что это опасно. Они так или иначе это сделают. Я слишком много знаю. Или я на их стороне, или я мертв.

— Тогда я останусь в хижине. Сгорю в пламени.

— Миранда, не глупи.

— Нет, я это сделаю, — и при том, что она чувствовала в этот момент, она знала, что способна на такое. Это была не пустая похвальба. — Фердинанд, я сделала выбор, я выбрала тебя, и это в любом случае окончательно. В жизни без тебя нет ничего, чтобы стоило жить.

Фердинанд кивнул, хотя такая преданность, даже преданность в любви, выглядела несколько архаичной.

Фердинанд перехватил весло, отвязал веревку и оттолкнулся. Тем утром он уплыл, за день обыскал множество венецианских автостоянок и вернулся еще до заката. На носу гондолы пылал алым светом ковер, но машины Фердинанд не нашел.

На следующий день он снова искал и ничего не нашел. Миранда читала, готовила, загорала, и день за днем они тоже втянулись в рутину, в привычный распорядок любви, поисков, сна, еды и любви. Он научил ее ловить рыбу и обращаться со своим крупнокалиберным пистолетом «сильвердарт». А она научила его спать и пить спиртное. Он научил ее, как действовать и держать все под контролем, а она научила его, как бездействовать и предоставлять всему идти своим чередом, бесконтрольно.

И с каждым днем Фердинанд и Миранда все больше влюблялись друг в друга. С каждым днем ему тяжелее становилось расставаться, и он возвращался все раньше. И каждый вечер они пили немного больше, и над лагуной разносился их смех, и они занимались любовью, пока не сморит крепкий сон над полными рыбой водами.

Однажды вечером, поев пойманных Мирандой угрей, рыбу удивительно жилистую, Фердинанд пытался пьяными движениями выковырять застрявший между зубов кусочек, при этом слишком много смеясь. Миранда, лучше переносившая алкоголь благодаря многим годам всхлипываний над стаканом, решила воспользоваться ситуацией, чтобы решить беспокоящий ее вопрос. В момент наития, помогая ему прочистить зубы леской, она накинула петлю на зуб с ядом. Фердинанд заливался смехом так, что даже ничего не заметил, он все еще был как юнец, впервые в жизни опьяневший. Миранда привязала леску к двери хижины, отвлекла внимание Фердинанда на его ширинку, чтобы он опустил голову, и с силой захлопнула дверь. Ядовитый зуб был вырван, а Фердинанд протрезвел быстрее, чем текиловый червь в экспрессо. В следующие ночи Фердинанд не напивался до коматозного состояния, так, чуть-чуть подшофе. Именно на таких случаях учишься. Но Миранда чувствовала себя гораздо счастливее.

В определенном отношении и все они, и мы были счастливы, и все тонуло в рутине счастливого неведения о приближающейся буре. Время текло безмятежно. Прошло почти две недели, прежде чем мир рухнул.

Тирания еще не означает, что фактически существует какая-то зловещая личность или штаб заговорщиков, которые, применяя пропагандистское оружие любви, делают с миром, что им заблагорассудится.

Ведь любовь может представлять собой эпидемию сумасшествия, которое было инспирировано еще в двенадцатом веке безответственными идеологическими экспериментами нескольких аристократок и которое продолжается по сей день, так как воздействует на самые уязвимые составляющие человеческого воображения.

Замечательно было бы, если бы мы могли указать на кого-то в качестве Властелина нашей вселенной Любви, с демоническим коварством управляющего нашим безумием в собственных интересах. Фильм всегда кажется не таким страшным, если вы уже увидели чудовище, оценили меру ужаса. Однако во всех рассмотренных нами до сих пор результатах нашего исследования пока ничто не указывает со всей определенностью, что в настоящее время все мы действительно порабощены некоей пропагандистской машиной тайного диктатора или засекреченной государственной структуры.

Или?

Подсказку можно найти в религиозном происхождении этой безумной «лимерентной» любви.

Любовь была незаконнорожденным ребенком религии, ребенком нежданным и нежеланным, однако со временем она утвердилась в правах, достигнув совершеннолетия, и сейчас унаследовала вотчину своего прародителя. И за срок от начала романтической эпохи до сравнительного атеизма современного мира мы постепенно привыкли к тому, что любовь — наша новая религия, наше новое божество, наша путеводная звезда, наш залог спасения, наш податель благ, оправдание и смысл жизни.

Как мы видели, поначалу это дитя, «любовь», подражало прародителю, переняло у религии обряды, формы, правила поведения, даже ее монополию на нравственность. И наконец, в том веке, когда Ницше объявил о смерти Бога, любовь взошла на престол религии, облачилась в ее мантию, заняла ее положение в качестве высшей, сокровенной веры, которую мы, общество, почитаем верою священной.

В данной главе я хочу рассмотреть, как наша концепция любви возникла из религиозных суеверий; как она сохраняет покров таинственности, как эволюционировала и в чем она превзошла свою мистическую предшественницу.

Любовь, как и религия, основана на поклонении другому существу. Как и религия, она требует подчинения нашего «я», преклоняющегося и признающего над собой высшую власть. Разница в том, что религия сосредоточена на поклонении Существу невидимому, бессмертному, а любовь — существам смертным, очень даже осязаемым, нашим земным «любимым», объектам нашей похоти.