Лихие гости - Михаил Щукин

Он уже собирался спускаться вниз, когда увидел, что на палубе появился исправник Окороков. Хмурый, сердитый, он тоже поглядел на Талую, покачал головой и подошел к капитану, спросил с робкой надеждой:

— Иван Степанович, как думаешь, надолго?

— Да кто его знает, сколько он дуть будет! В одночасье не стихнет — это точно.

— В Белоярск нам нужно, Иван Степанович, скорее нужно.

— Утишится, ни часа не задержимся.

Окороков потоптался еще на палубе и спустился вниз. «Над ветром власть свою исправниковскую не употребишь, — думал Иван Степанович, глядя ему вслед, — тут любой приказ в реке утонет».

Об этом же самом думал и Окороков, сознавая свою полную беспомощность: не прикажешь ведь капитану снять пароход с якоря. Утонуть на бушующей реке — дело не хитрое. Требовалось ждать, а терпение было на исходе. Чтобы хоть чем-то заняться, он еще раз проверил караулы, убедился, что службу они несут исправно, а варнаки и иностранцы ведут себя тихо и смирно.

Больше заняться было нечем, и он осторожно постучался в каюту Нины Дмитриевны.

— Входите, господин исправник, — послышался приветливый голос, — слышу шаги и уже знаю, что вы идете, можно и не стучаться.

На столике у Нины Дмитриевны были разложены исписанные бумажные листы, она их любовно оглаживала пухлыми ладошками, и на лице у нее цвела счастливая улыбка. Подняла на Окорокова сияющие глаза, спросила:

— Чаю не желаете? Худо-бедно, а жена ваша, обязана поить-кормить, но я совсем испортилась. Вы бы построжились на меня, поругали, непутевую.

— В следующий раз поругаю, Нина Дмитриевна, а сегодня желания не имею. И чаю не хочу, благодарствую, — Окороков осторожно присел за столик, хотел положить на него большие руки, но столик был занят бумагами, и он опустил широкие ладони на колени.

Нина Дмитриевна между тем достала из круглой картонной коробки рулон вощеной бумаги, отмотала от него изрядный кусок, оторвала и принялась наглухо запаковывать исписанные листы. Запаковала, перевязала суровыми нитками и убрала обратно в коробку.

— Если мы, не дай бог, станем тонуть, господин исправник, первым делом спасайте эти бумаги. Обо мне можете не думать, даже если я захлебнусь. Прошу уяснить — это не шутка.

— Да какие могут быть у нас шутки, — ответил ей Окороков, — я уже забыл, когда в последний раз смеялся.

— Еще будет время повеселиться. А в бумагах, господин исправник, чтобы вам было ведомо, чистосердечное признание лейтенанта Коллиса и такие же признания его подчиненных. Если говорить кратко, замысел был довольно прост. Создать в одном из глухих и недоступных мест Сибири этакое своеобразное поселение с небольшим количеством народа. Затем отправить в это поселение иностранцев под видом научной экспедиции, заодно доставить оружие и динамит. Иностранцы все увиденное подробно записывают, делают фотографические карточки, а после возвращения в родные пенаты поднимают в газетах вселенский вой: Российская империя, захватив огромные пространства, не может управлять на этих пространствах, не может использовать свои богатства, а власть метрополии в диких краях сведена к нулю. Люди, отторгающие центральное правительство, уходят в глухие места, налаживают там самостоятельную жизнь, и, согласно этому тезису, наш обычный уголовный элемент объявляется страдальцем, денно и нощно мечтающим лишь об одном — об отделении от метрополии и об устройстве своей жизни по образцу Соединенных Штатов Северной Америки. Наше правительство, само собой разумеется, направляет войска, чтобы навести порядок, начинается стрельба и снова вселенский вой: в России у народа нет права выбора, его лишают возможности жить по демократическим законам, — одним словом, весь просвещенный мир должен вздрогнуть и вступиться за несчастных и гонимых. Английская торговая компания — фальшивая вывеска, работают под этой вывеской очень умные приказчики, не знаю, какие они торговцы, но агенты отменные.

— Какую роль играл Цезарь?

— О, Цезарь свое славное имя почти оправдал. Он ведь не только лагерь построил и людей собрал, он еще повсюду расставил своих человечков, нам еще выяснить предстоит — кто они? Цезарь со своим горбатым расстригой прекрасно знали обо всем, что происходило в Белоярске. Но самое главное заключается в том, что они раскусили своих хозяев и решили их надуть — чисто по-русски.

— Не понимаю. Каким образом?

— Догадались, какая им уготована роль. Догадались, что после отъезда иностранцев о них станет известно и что против них двинут войска. Воевать они не собирались, и план у них был следующий. Не выпуская иностранцев с парохода, сделав их своеобразным щитом, посетить два-три прииска, коротким налетом забрать золото, а затем сойти в глухом месте на берег и распрощаться с иностранцами — плывите, господа почтенные, куда вам заблагорассудится. А сами бы отправились искать новую благодатную долину — опыт-то у них уже имелся.

— Лихо, — только и сказал Окороков. Помолчал и спросил:

— И куда теперь пойдут эти бумаги?

— Сие, как понимаете, мне неведомо. Предполагаю, что отправят копии по ведомству иностранных дел, и ни одна шавка за границей не тявкнет. А мы господина Коллиса и его друзей-товарищей с великими почестями проводим из Белоярска, напишем во всех наших газетах о рыцарях науки хвалебные оды и… и будем ждать очередной пакости. На этом они не успокоятся, слишком сладкий пирог лежит в Сибири. Очень им хочется до этого пирога дорваться, очень…

— Да, свою работу, Нина Дмитриевна, вы лучше меня выполнили. Цезаря-то я упустил…

— Ничем утешить не могу, господин исправник. За Цезаря вы не передо мной и в другом месте отвечать будете. Увы!

Она развела пухлыми ручками и замолчала.

— Отвечу, — согласился Окороков и понурил голову.

Если бы услышал их кто-нибудь сейчас из знакомых белоярцев, невольно бы поразился. Как говорят между собой муж и жена? Ведь говорят они, как два казенных человека, занятых только служебными делами. Да что за отношения у них? И было бы это удивление вполне уместным. Но суть заключалась в том, что не являлись они мужем и женой, а значились в секретных списках департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи особо тайными и особо ценными агентами, которые подчинялись только Александру Васильевичу. В его скромном до аскетичности кабинете они впервые друг друга и увидели. Бухнуло тогда сердце в широкой груди Окорокова, ворохнулось неведомое до сих пор сладкое чувство, и он испуганно отвел взгляд в сторону. Всего лишь секунды длилось это замешательство, но от Александра Васильевича оно не укрылось, и долгую, обстоятельную инструкцию своим агентам он закончил строгими словами:

— На людях вы должны иметь вид идеальных любящих супругов, а в реальности… В реальности вы — оловянные солдатики. Понимаете меня? Оловянные солдатики! Понимаете? Не слышу ответа!

— Да, — одним коротким словом, но вразнобой ответили ему Окороков и Нина Дмитриевна.

И за все время пребывания в Белоярске они не нарушили суровую инструкцию Александра Васильевича ни словом, ни жестом, ни действием. Понимали, что не должно и не может быть между ними личных отношений, которые могут оказаться досадной обузой в критический момент, когда вспыхнет жалость к близкому тебе человеку и бросишься ему безрассудно на помощь, забыв о главном — о своем задании. И будет оно бездарно провалено. Все они знали, все понимали и выполняли неукоснительно. Но когда Окороков вернулся от Кедрового кряжа и когда Нина Дмитриевна увидела его живым и невредимым, она не сдержалась: приникла к нему, едва он вошел в каюту, и даже, кажется, всхлипнула, но сразу же и отпрянула. Отвернулась и сухо потребовала доклада. И ничего, казалось бы, внешне не изменилось после этого, кроме одного: когда они оказывались наедине и речь не шла о служебном деле, Окороков смотрел на Нину Дмитриевну долгим, тоскливым взглядом, который был красноречивей любых слов.