Савитри. Легенда и символ - Шри Ауробиндо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все счастливо растет к блаженству и к знанию.
Божественное Могущество занимает затем место Природы
И побуждает движения нашего тела и разума;
Владелец наших страстных грез и надежд,
Возлюбленный деспот наших мыслей и актов,
Она вливает в нас со своей несвязанной силой,
В смертные члены, восторг и силу Бессмертия.
Внутренний закон красоты нашу жизнь формирует;
Наши слова становятся речью естественной Истины,
Каждая мысль — рябью на море Света.
Затем добродетель и грех покидают списки космические;
Они больше не борются в наших освобожденных сердцах:
Наши действия созвучны с простым добром Бога естественным
Или служат высшей Правильности правилу.
Все неприглядные настроения, ложность и зло
Свои места в беспорядке бросают
И прячут свой стыд в подсознания сумерки.
Затем крик победы ум поднимает:
"О душа, моя душа, мы создали Небо,
Здесь, внутри, мы нашли царство Бога,
Его крепость построена в шумном мире невежественном.
Наша жизнь закрепилась меж двумя реками Света,
Мы превратили пространство в пучину покоя
И Капитолием блаженства сделали тело.
Что еще, что еще, если еще что-то быть должно сделано?"
В медленном процессе эволюционизирующего духа,
В кратком расстоянии между рождением и смертью
Первого совершенства, наконец, достигнута стадия;
Из леса и камня, веществ нашей природы,
Храм построен, где могут жить высокие боги.
Даже если борющийся мир оставлен снаружи,
Совершенство одного человека может спасти еще мир.
Здесь завоевана к небесам новая близость,
Первая помолвка Земли и Небес,
Глубокое согласие между Правдой и Жизнью:
Лагерь Бога установлен в человеческом времени.
Конец пятой песни
Песнь шестая
Нирвана и обнаружение Всеотрицающего Абсолюта
Медленное тихое солнце смотрело вниз со спокойного неба.
Разбитый наголову угрюмый арьергард отступления,
Последний дождь журча бежал по лесам
Или стихал, шипящий шелест средь листьев,
И великое голубое очарование неба
Своей улыбки возвращало глубокий восторг.
Его спелое великолепие, не потревоженное ударами пылкого шторма,
Нашло покои для роскоши теплых и мягких дней,
Ночи золотое сокровище осенних лун
Плыло кораблем по ряби пламеневшего воздуха.
И жизнь Савитри была довольна и наполнена счастьем, как жизнь земли;
Она нашла себя, цель своего существа она знала.
Хотя ее царство чудесной перемены внутри
Оставалось невысказанным в ее тайной груди,
Все, что жило вокруг, его магическое очарование чувствовало:
Шелестящие голоса деревьев ветрам о нем сообщали,
Цветы говорили в пылких оттенках о неведомой радости,
Пение птиц стало гимном,
Звери забыли борьбу и жили в покое.
Поглощенные в широкое общение с Незримым
Кроткие аскеты лесов получили
Возвеличивание их одинокого размышления внезапное.
Это светлое совершенство ее состояния внутреннего
Переливалось через край в ее внешнюю сцену,
Делало прекрасными естественные, обыденные, скучные вещи
И действия — чудесными, и время — божественным.
Даже мельчайшая и самая грязная работа стала
Довольством и сладостью, великолепным таинством,
Подношением, предложенным самости великого мира
Или службой Одному в каждом и всем.
Все наводнял свет из света ее существа;
Танец ударов ее сердца сообщал блаженство:
Счастье других росло, разделенное с нею, ее прикасанием,
И находило какое-то утешение горе, когда она была близко.
Над возлюбленной головой Сатьявана
Она не видела ныне темной, летальной орбиты Судьбы;
Золотое кольцо вокруг солнца мистического
Раскрывало ее новорожденному предсказующему зрению
Суверенной жизни циклический круг.
В ее видениях и глубоко вырезанных грезах правдивых,
В кратких, зыбучих песках тяжелой завесы грядущего,
Он не лежал по декрету печальному
Жертвой в мрачной пещере смерти
И ни уносило его в блаженные регионы далеко от нее,
Сладость теплого восторга земли позабывшего,
Забывшего страстное единство любовных объятий,
Освобожденного в самопоглощенном блаженстве бессмертия.
С ней все время он был, живая душа,
Что встречала ее глаза близкими глазами влюбленными,
Живое тело, близко к радости ее тела.
Но уже не в этих великих диких лесах
В родстве с днями птицы и зверя
На уровне коричневой груди земли неприкрашенной,
А среди мыслящих, высоко возведенных жизней людей,
В задрапированных палатах, на кристальных полах,
В укрепленных башнях или охраняемых приятных прогулках,
На расстоянии еще более близком, чем ее мысли,
Тело близко к телу, душа близко к душе,
Двигаясь словно общим дыханием и волей,
Они были связаны в едином вращении их дней
Вместе любви атмосферой невидимой,
Неразлучные, как небо с землею.
Так, какое-то время она шла по Тропе Золотой;
Это было солнце перед Ночью бездонной.
Однажды, когда она сидела в глубоком счастливом раздумье,
Еще дрожа от крепких объятий возлюбленного,
И делала свою радость мостом между землею и небом,
Под ее сердцем зазияла внезапно пучина.
Широкий и безымянный страх толкнул ее нервы,
Как дикий зверь тащит свою полуубитую жертву;
Казалось, у него нет берлоги, из которой он прыгнул:
Он был не ее, его причина незримая скрыта.
Затем, нахлынув, пришел его обширный и ужасный Источник.
Бесформенный Страх с бесформенными бесконечными крыльями,
Наполнявший вселенную своим опасным дыханием,
Тьма более густая, чем принести может Ночь,
Окутала небо и овладела землею.
Катящейся волной немой смерти пришел он,
Огибая кругом далекие края трясущегося шара земного,
Стирая небо своим шагом огромным,
Он желал вычеркнуть задушенный и замученный воздух
И кончить сказку радости жизни.
Он, казалось, само ее существо запрещает,
Отменяя все, чем ее природа жила,
Он старался стереть ее тело и душу,
Какого-то полувидимого Незримого хватка,
Океан суверенной мощи и ужаса,
Персона и черная бесконечность.
Он, казалось, кричал ей без слов и без мысли
Послание своей черной вечности
И своих безмолвий значение жуткое:
Из какой-то угрюмой, чудовищной шири восставший,
Из пучинной глубины горя и страха,
Выдуманный какой-то слепой невзирающей самостью,
Сознание существа без его радости,
Лишенное мысли, не способное к блаженству,
Что жизнь ощущало пустой и не находило нигде душу,
Голос, обращенный к немой муке сердца,
Сообщал полностью смысл несказанных слов;
В своих собственных глубинах она мысль непроизнесенную слышала,
Что делала нереальным мир и весь смысл жизни:
"Кто ты, что требуешь венца рождения отдельного,
Иллюзии твоей души реальности,
И персонального божества на земном шаре невежественном
В несовершенного человека теле животном?
Не надейся быть в мире боли счастливой,
Не мечтай, слушая несказанное Слово
И ослепленная невыразимым Лучом,
Превзойдя безмолвного Суперсознания царство,
Дать Непостижимому тело
Или для санкции восторгу твоего сердца
Обременить блаженством безмолвного молчаливого Всевышнего,
Оскверняя его нагую святость бесформенную,
Или в свою палату звать Божество
И сидеть с Богом, человеческую радость вкушая.
Я создал все, все я пожираю;
Я есть Смерть и жизни темная, ужасная Мать,
Я — Кали, нагая и черная, в