Хьюстон, у нас проблема - Катажина Грохоля

Зачем?

Ведь всем известно, что я несамостоятельный.

Всем известно, что я себе испортил жизнь.

И тем самым испортил жизнь ей.

– Ну как ты можешь такое говорить? Ведь ты же понимаешь, что я этого не вынесу… – голос матери дрожит. – Как ты можешь со мной так поступать?

– Нет, – говорю я снова, раньше, чем успеваю подумать. – Это ты со мной так поступаешь. Я всю жизнь чувствую себя в чем-то виноватым.

И вдруг очень четко осознаю, что именно так и есть на самом деле. Именно так – всю свою жизнь. Она всегда так делает. А сама она – всегда – бедная и несчастная. Сначала у нее муж умер – и я должен был о ней заботиться и быть для нее всем, потом она была несчастная, одна-одинешенька, и я должен был беспокоиться о ее самочувствии и настроении, потом она стала больная – и тоже несчастная. А я – я всегда тот, кто ее убивает, в могилу вгоняет, у которого ничего не получается, которому в жизни не повезло и счастье еще, что отец не дожил и всего этого не видит…

– Сынок, ты меня никогда-никогда не простишь? И никогда не поймешь?

– Да о чем ты, мама? – я вне себя от злости. – О том, что мне не сказала, что больна? Я бы хоть на эти чертовы Канары не поехал тогда!

– Я не хотела тебя раньше времени беспокоить и пугать…

– Ну что ты такое говоришь?! Что значит – раньше времени? Лучше позже времени?!!

– Ты всегда меня обвинял в том, что твой отец умер, но люди умирают, и мне было гораздо тяжелее, я осталась с ребенком одна, в конце концов, пойми ты!

Матушка даже повышает на меня голос, а я давненько такого не припомню.

Снова-здорово.

– Я тебя обвинял?!! Мне было двенадцать лет!

– Ты мне никак не можешь простить, что я тебя из этого лагеря тогда не забрала сразу! А что бы это изменило? Ничего, ты понимаешь, ничего! – матушка наклоняется в мою сторону, лицо у нее какое-то не такое, как всегда, очень усталое и печальное. – Ты все равно уже не смог бы с ним попрощаться. И помочь ты ничем не мог, а мне надо было улаживать всякие формальности, а я ведь была совсем не готова к внезапной смерти мужа…

– А я, мама? Я? Ты думаешь, я успел подготовиться к смерти отца?

У меня в памяти всплыла та обратная дорога с Вислы – как будто вчера это было… Я впервые был в зимнем спортивном лагере. Автобус, полный детворы, все счастливые и уставшие после двух недель, проведенных в лагере. Зима была в том году как на заказ, снегу немерено, мы целыми днями катались на лыжах и сноубордах, в лагере была отличная компания и вожатые-инструкторы, которые нас воспринимали как равных себе партнеров и были с нами, мальчишками, на «ты».

Я тогда впервые в жизни был в горах. Один, без родителей, свобода! Я был свободный, как птица, и радостный, как щенок. Я, начинающий, за эти две недели научился кататься как опытный спортсмен, и инструктор сказал, что я просто самородок. И я был горд как павлин. А за два дня до отъезда инструктор разрешил лучшим из лучших, в том числе и мне, подняться вместе с ним на горку для взрослых. Это было круто! Это было нереально круто! Особенно для меня, который до этого борда в глаза не видел.

Я ехал – и весь мир был моим. Наверно, тогда я по-настоящему почувствовал себя мужчиной.

Отец бы мной гордился.

Только его уже не было – а я об этом ничего не знал.

В последнюю ночь мы украдкой пробирались в соседние палаты и мазали чем попало девчонок – зубной пастой, унесенным из столовой клубничным джемом, медом, – а потом прятались, хохоча в кулак, по углам, коридорам и туалетам.

Мы отлично развлекались, это было очень весело. А моего отца уже не было.

За четыре дня до этого прошли соревнования, я занял второе место, меня обогнал только какой-то пятнадцатилетний здоровяк из старшей группы, и я получил диплом, в котором было написано: «За второе место в соревнованиях…» Я был второй – почти лучший – и радовался как дурак, я аккуратно расправил диплом и положил его на дно сумки, чтобы он не помялся. Я хотел его показать папе.

А его уже не было – только я об этом ничего не знал.

Я познакомился с девочкой Касей, она была старше на год, отлично каталась на борде, и она поцеловала меня в щеку и сказала, что я классный, и это была великая тайна, которую я хранил от всех мальчишек, а то они бы меня на смех подняли. А отца уже не было – и я об этом ничего не знал.

Целых шесть последних дней в лагере я был полусиротой – и не знал об этом. Жизнь казалась мне светлой и радостной, я был так счастлив тогда в этом лагере!

А отца уже не было – и я об этом не знал.

Я не знал об этом даже тогда, когда ехал с матерью домой, – она приехала за мной на место сбора, автобус нас привез к Дворцу культуры, был уже вечер, и мы всю дорогу валяли дурака и играли в разные игры.

По дороге домой я рассказывал матери взахлеб, как было здорово и как я соскучился по папе. А его уже не было – и я об этом не знал.

Когда мы приехали домой, мать уложила меня спать и сказала, что отец приедет завтра утром, что ему пришлось срочно уехать, и я был ужасно расстроен, потому что мне хотелось поскорее показать ему диплом и похвастаться тем, что я лучше всех, потому что этот здоровяк из старшей группы ведь вообще не считается… А отца уже не было – и мать мне об этом ничего не сказала.

Она была, конечно, странная, не такая, как всегда, вокруг глаз у нее залегли синие тени, но она объяснила это тем, что у нее опять был приступ мигрени, сказала, что приняла уже таблетки и что мы поговорим обо всем завтра.

– Я же сделала это, чтобы тебя защитить, неужели ты не понимаешь?!! Как я могла забрать тебя из лагеря и сказать: все, возвращайся, твой отец умер?!! Твой отец был у тебя на целую неделю дольше!

– Как ты могла так поступить, мама? – спросил я сейчас первый раз в жизни и сам испугался того, какая боль прозвучала у меня в голосе.

– Я знала, что для тебя это будет катастрофой, ты должен меня понять!

Вообще-то не должен.

– Катастрофой? Катастрофой для меня стало понимание, что когда я был счастливым как щенок, гордым за себя и радостным – у меня уже не было отца, потому что ты решила меня обмануть!

– Я не обманывала, сынок, я просто хотела тебя от всего этого оградить. Я сама не знала, как с этим справиться, но понимала, что для тебя это станет трагедией. И я была права, потому что когда утром я пришла к тебе и сказала, что папа умер, ты встал у окна…

Не помню, чтобы она говорила мне, что отец умер. Я как-то узнал, что он умер, – но чтобы она мне об этом говорила, я не помню.

– …Да, была права, потому что ты просто встал у окна и стоял там два часа. И вообще не хотел со мной разговаривать. Я за тебя так боялась! А ты стоял и смотрел на липу. И я знаю почему – ты, вероятно, вспоминал, как вы вешали с отцом этот скворечник, но ведь ты был тогда такой маленький еще… Тебе же три годика было, не больше… И вот ты стоял и смотрел в окно. Может, вспоминал о скворечнике, может, думал о чем-то, но со мной ты разговаривать не хотел. А день был такой красивый…