Ворр - Брайан Кэтлинг

– Если они закопаны и забыты, как это стало известно?

– Потому что некоторых тревожат, раскапывают звери или люди, вытаскивают на поверхность. Эти – самые опасные, поскольку они уже не знают, что они такое; и если они войдут в мир людей, то врастут обратно обезображенными под стать ему.

– Хочешь сказать, некоторые из них ходят среди нас? – Измаил одновременно и боялся своего нового мира, и отстаивал его.

– Так говорят, – во время паузы оба задумались о невозможности подобного.

– Совокупляются ли они с женщинами? – спросил Измаил.

Небсуил рассмеялся:

– На деле все еще лучше и хуже. Некоторые смешивают заразу своего сна со знающим человеком, сливаются с людьми.

– Ради чего?

– Если Былой и человек-доброволец войдут в это состояние и закроются от мира, они станут чем-то иным, непохожим ни на что, без формы, – как воспоминание, осязаемый гений того места, где они спрячутся. Этот гений может навязаться в воображение прохожих, всколыхнуть в ничего не подозревающем путнике великие чувства и могучие эмоции. Кто-то говорит, что подобным пользуются для защиты святых мест. Говорят, тем оберегается Иерусалим, защищенный тоской. Даже говорят, что из подобной непреклонной силы свит сам дух леса – что так скреплен воедино Черный Человек о Многих Лицах.

Это были слишком крупные мысли для Измаила, чья голова уже переполнялась меланхолией разлуки. Больше он не задавал вопросов, а Небсуил не предлагал новой мудрости. Они глядели в огонь, мерцающий под железной решеткой посреди комнаты. Глядели, пили вино и молчали.

На следующее утро они обнялись в дверях. Небсуил приготовил котомку с зельями и талисманами; она неуклюже разлеглась на пороге между ними. Лук уже был снаружи дома, и старик чувствовал с его уходом подъем и облегчение. Когда они распрощались, Небсуил дал напутствия и советы, а Измаил ответил глубочайшей благодарностью. Они поклялись встретиться вновь и расстались.

* * *

Прошло семь лет со времен надругательства, и теперь он по многочисленным просьбам возвращался в Лондон. Гадал, цела ли еще машина, пылится ли в тех одиноких комнатах. Чтобы узнать, он взял с собой пистолет и ключ.

Впервые Мейбридж начал уставать от долгих трансатлантических переползаний. Казалось, каждая поездка длилась все дольше. Самоцветы ночного неба и люминесцентные волны тускнели и скучнели, и все дольше он сидел в клаустрофобной каюте, планируя и раздумывая о том, что его ожидает.

Он предвидел критику тех, кто вечно ныл насчет «весомости» его работы, и готовился к их беспричинным нападкам. В письмах прессе он нещадно травил своих критиков. Корабль качнулся против его противников и всех, кто его не признает: трусов, прячущихся в тенях и выжидающих момента, чтобы принизить; тех, кто возражал против его ретуширований, усовершенствования оригинальных, слегка размазанных снимков; а также тех бесталанных, кто завидовал его искусству обращаться с кисточкой и объективом. Он доберется до них всех, распотрошит с головы до ног за подобную дерзость. И снова корабль качнулся, и теперь он вспомнил тех, кто его предал или подвел. Их был легион, и в чем-то они казались хуже очевидных врагов.

Мейбридж задавался вопросом, почему перестал писать Галл. Последние четыре письма остались без взаимности; даже отправленный набор снимков как будто не заслужил удостоиться ответа. Доктор наверняка занят, но много ли времени отнимет такое простое соблюдение приличий?

* * *

Эссенвальд изменился; Измаил почувствовал это в тот же миг, как вступил на его окраины. Из своей надежности город прорастил нетерпение, стал неистовым и непредсказуемым в динамо-машине своей промышленности. Все это носилось в воздухе – аромат растерянности.

Проходя по улицам, Измаил прятал лицо от толпы. Пока он не привык показывать себя открыто. Его лицо все еще ловило взгляды, широко раскрывало глаза, но больше – не в ужасе и отвращении. Теперь их реакция коренилась в чем-то другом – порыве, которого он не понимал до конца, хотя узнавал как минимум три компонента: удивление, любопытство и жалость. Из тех немногих, кто его видел, до сих пор никто не сбежал и не вскрикнул от шока; они либо искали более глубокого понимания, либо просто отворачивались. Это была трансформация чудесной важности, и она питала возбуждение, что клокотало и билось в нем.

В пять дней, за которые он добрался до окраин, Измаил истратил почти все деньги и провизию, что предоставил по уходу Знахарь. Он задумался о своих способностях выживать в таком дорогом мире. Ранее он был утеплен от подобных реалий; теперь механики бытия показали себя во всей красе, и он находил их обескураживающими и довольно грубыми.

Инстинкт вел к дому номер четыре по Кюлер-Бруннен; по крайней мере там он найдет дружественное лицо. Его пригласят и накормят, пусть даже всего лишь тот хмурый старик, Муттер. Наконец задумав план, он мерил шагами сплетение улиц с целеустремленностью и возбуждением.

* * *

Легкая паника начала охватывать жизнь в Эссенвальде. Утвердившийся пульс великого деревянного сердца города встрепенулся и замедлился, поставки леса снизились, а спрос закупоривал артерии разбухшей потребностью. С тех пор как исчезли лимбоя, из чащи тек только ручеек стволов. Редкая рабочая сила на лесоповале была дорогостоящей, а ее производительность – торопливой и спорадической. Никто не хотел работать в Ворре изо дня в день, и никакие деньги не возместили бы разрушительный эффект от длительного пребывания в нем. Сперва новые артели состояли из добровольцев, набранных из индустрий, кормившихся лесом. Эта система быстро рухнула, только чтобы заместиться трудом зарубежным, который приманивали слухами о щедром окладе. Но и чужаки в один момент раскрыли секрет города и добавили собственные слои мифов к задумчивым деревьям.

Теперь рабочая сила состояла из отчаянных, преступных и безумных, большинство из них принуждались к труду насилием. Никто не знал, какой эффект будет получен, если добавить к разуму леса такую взрывную помесь. Это была отчаянная мера, и главы Гильдии лесопромышленников сходились ежедневно, чтобы изобрести следующую альтернативу. Старый рабский барак стал жильем для нестабильной кочевой бригады, которая рубила и вывозила деревья теперь: не было сомнений, что этого места лучше избегать, и Мэри Маклиш согласилась с таким выводом, получив компенсацию от Гильдии и сбежав растить свое дитя в более спокойные края.

* * *

Измаил потерялся. Он четыре раза за два часа миновал один и тот же сад, каждый раз выходя на него с новой стороны. В конце концов он остановился и поискал путеводные шпили собора, но те не виделись с элегантных улиц, где он ходил: нужно было