Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

«Да-а, – призадумался Илья Федорович, направляясь к двери комендантской канцелярии, – народ собирается, вона как – толпами! Уже более полутысячи человек у меня под рукой. Надобно призвать бургомистра Ивана Халевина да обговорить, куда и сколько человек можно поставить на прокорм и на житье. Голодный долго не повоюешь, поневоле захохочешь по-волчьи… Как говаривает Данила Рукавкин, не евши и блоха не прыгнет! Чего доброго, изголодавшись, еще и в обратную сторону к домам своим побегут…»

Секретарь походной канцелярии Алексей Горбунов, склонясь над бумагой, переписывал в толстую тетрадь-книгу список новоприбывших вчерашним днем из села Рождествена да поселенцев, пригодных к службе. Здесь же и алексеевский их знакомец Антон Коротков сидел на лавке, грузно облокотись на стол, пощипывал густую бороду. На вошедшего атамана Антон вскинул черные продолговатые глаза, улыбнулся:

– Нет тебе передыху, Илья Федорович. Вижу – валом валит народ!

– Кормить людей чем-то надо, дорогой друг Антон Иванович, – тут же ответил Илья Арапов и неожиданно принял решение: – Вот что, дружище! В Самаре у меня помощников предостаточно, как-нито управимся. А вот ближний тыл – пригород Алексеевск – оставил я без должного присмотра. Поезжай-ка ты, Антон Иванович, к себе да потолкуй с тамошними купцами и обывателями. Скажи, пусть везут пропитание, какое сыщется: хлеб, муку, мясо да рыбу… А им от меня плата будет не жадная, деньгами альбо солью. Скажи, что воинство набирается изрядное, но голодное.

Антон Коротков тут же поднялся с лавки, широкоскулое лицо стало серьезным, ответил атаману:

– Еду, Илья Федорович.

– В помощь себе возьми Алексея Горбунова, – продолжал Илья Федорович и обратился к отставному гвардейцу: – Алексей, тебя тамошние отставные солдаты и казаки весьма уважают и слушают. Будь в Алексеевском пригороде за военного коменданта. Озаботься на будущее обороной крепости да заготовь впрок фуража и продуктов… Как бы не пришлось нам оборотиться лицом к Ставрополю да не принять первое сражение не в Самаре, а в Алексеевске… Бумаги допишет сержант Зверев.

– Слушаю, Илья Федорович. – Горбунов осторожно отложил перо, книгу не закрыл, чтобы не размазать написанного. – Все будет делаться по твоему указу скоро и тебя о том станем уведомлять нарочными.

Оставшись один, Илья Федорович опустился на лавку, расслабил плечи, заметно уставшие от поддетой под полукафтан кольчуги: уже который день он ее и на час не снимает. Еле уловимо поскрипывали ступеньки крыльца под шагами дежурного оренбургского казака.

Вспомнил доброго знакомца Маркела Опоркина с братьями, один из которых уже погиб от руки полковника Чернышева.

«Где-то теперь Маркел да Тимошка Рукавкин? Под Оренбургом или осаждают губернатора Рейнсдорпа, а может, под Яицким городком воюют с полковником Симановым, куда намеревался отправить их сам государь… И где теперь мой первый сотоварищ Гаврила Белый? Схвачен казаками. В Самаре не отыскался, сказывал поручик Счепачев, будто в Сызрань к воеводе отправлен. Должно, теперь в казанской тюрьме, при самом губернаторе Бранте на дыбе ломают мужика, о нашей силе дознаться хотят… Там же гинет и Леонтий Травкин».

Застаревшей и неотпускающей болью отозвалось под сердцем горе – где же ненаглядные Аграфена и Федюша? Каково им в неволе? Должно, измывается барин над Аграфенушкой, любви да ласки домогаясь от нее… Знать бы, где тот змеиный выкормыш гнездо себе свил! С десятком удалых казаков тайными тропами проник бы к тому поместью, барина живым спалил бы…

Очнулся от боли – кулаком громыхнул по столу, сам того не заметив. Поднес руку к губам, подул на ушибленное место. И вдруг вскочил, ногой отшвырнул тяжелый табурет.

На грохот упавшего табурета из соседней комнаты вбежал Васька Иванов: почудилось адъютанту, что вновь кто-то совершил покушение на атамана, как там, в Бузулукской крепости, приказчик Паршин…

– Кто здесь, батюшка Илья Федорович? – А сам пистоль выхватил из-за пояса, готов тут же пальнуть в супостата.

– Борского отставного офицера Воробьевского ко мне! Живо!

«Боже! Ну как мне на ум не пришло сразу-то? Упустил столько времени! Да за такое ротозейство тебе, поросячий ососок, уши надрать до опухлей!» – ругал себя Илья Федорович, размахивая руками и меряя горницу из угла в угол. Заслышав голоса и тяжелые шаги в сенцах, метнулся за стол, стиснул под столешницей кулаки и закаменел в напряженном ожидании.

– Входи, ваше благородие, чего встал! – Васька Иванов почти втолкнул отставного офицера в горницу, прикрыл дверь и подпер плечом косяк, решив атамана одного не оставлять – мало ли что…

Воробьевский сделал три шага к середине горницы и, шевеля локтями заломленных рук, остановился, покачиваясь от нервного перенапряжения и от бессонницы.

– Развяжи его, – хриплым голосом повелел Илья Федорович. Васька лениво, грубо дергая за концы, развязал узлы, веревку не бросил на пол, а закинул себе на левое плечо.

– Ты кормлен ныне, ваше благородие? – снова спросил Илья Федорович. Воробьевский поднял на атамана пустые, отрешенные глаза. Видно было, что слова атамана он принял как насмешку.

– Порешил казнить, а перед смертью накормить хочешь? Весьма благородно, – глухо, с усмешкой через силу ответил Воробьевский и молча уставил взор в давно не крашенные доски пола комендантской канцелярии. – Так куда лучше поднести стакан водки, да и в петлю головой можно…

– Принеси хлеб, сало, луковицу и согрей чай. Живо! – прикрикнул Илья Федорович на Ваську, который удивленно дернул бровью, но потом проворно выбежал из горницы.

– Возьми, ваше благородие, табурет и сядь у печки, отогрейся, – сказал Илья Федорович, а потом терпеливо ждал, пока, давясь, Воробьевский, марая салом холеные пальцы и усы, ел и пил чай. Остатки горбушки хлеба, повертев в руках, хотел было сунуть за пазуху, но потом решительно положил на угол стола. Поднялся, одернул полы мундира, глянул в глаза молча сидящего атамана.

– Готов я… Прикажи вести к месту казни…

– Матвейку Арапова в Борской крепости знал? – совершенно об ином задал вопрос атаман опешившему Воробьевскому.

– Знал… превосходно знал. – Отставной офицер старался понять странный интерес атамана к покойному помещику и не мог. – Он у меня же и квартировал все эти горестные дни…

Илья Федорович вскочил, впился в Воробьевского таким бешеным взглядом, что тот, враз побледнев, попятился к двери, едва не споткнувшись о табурет.

– Женка и… отрок были… при нем? – Боже, каких усилий стоили Илье Федоровичу эти кровью сочившиеся слова…

– Да, при нем… – пробормотал Воробьевский, нащупал за спиной табурет и обессиленно присел на уголок. И добавил, хотя его и не спрашивали: – Чужая была та женка, не жена ему.

– Откуда тебе ведомо? – сглотнув спазм, прохрипел Илья Федорович и кулаками пристукнул о столешницу. – Говори живее! Ну!

Отставной офицер вскинул глаза на невменяемого, казалось, атамана, отчаянным усилием представил облик десятилетнего отрока и понял: то была семья походного атамана! Понял и причину такого спешного вызова к нему на допрос… И заговорил более спокойно, осознав, что казнь если и будет, то нескоро: