Белый ворон Одина - Роберт Лоу

— Орм! Мать твою… веревка!

Рев Финна вернул меня к действительности. Мир снова ожил и замелькал, завертелся с невероятной скоростью. Мимо меня скользнул веревочный конец, но я успел поймать его левой рукой. Он был весь обледеневший… и страшно скользкий. Я не мог удержать его своими тремя пальцами. Поэтому я бросил топор и ухватился за канат обеими руками.

Последовавший рывок едва не содрал кожу с моих ладоней. Кажется, я застонал, но рук не разжал. Вцепившись мертвой хваткой в канат, я летел вперед, а вокруг меня была сплошная круговерть звезд и снега. Шатаясь и подпрыгивая, струг катился вниз по склону, а я несся вслед за ним.

На пути у нас оказался какой-то человек — один из дружинников Владимира в долгополой кольчуге. Набиравший скорость струг ударил его, послышался вопль и хруст костей. Бедняга отлетел в сторону, но это никак не повлияло на наше движение.

Я напрочь потерялся в мире сплошной боли и льда. Ничтожным краешком сознания я улавливал темные очертания, проносившиеся мимо. Княжеские дружинники в страхе бросались врассыпную, спеша убраться с дороги гигантского деревянного жеребца. Их лица казались бледными пятнами, уносившимися в темноту.

В какой-то миг я уловил визг березовых катков, разлетавшихся в фонтанах снега. Струг покачнулся и со всего размаха ухнул в темную речную воду. Сила удара вышибла из меня остатки соображения. Я выпустил веревку из рук и весь отдался восхитительному ощущению полета. Последнее, что я помню — падающая россыпь звезд над моей головой, а затем обжигающий холод ледяной каши, в которую я окунулся. Я сразу ушел под воду, мир продолжал крутиться и вертеться вокруг меня… Каким-то чудом мне удалось вынырнуть. В те несколько мгновений, что был на поверхности, я смог разглядеть удалявшийся струг и даже услышать далекие крики людей. Затем темные воды вновь сомкнулись над моей головой, все звуки превратились в невнятный шум и окончательно смолкли.

Своим спасением я обязан Хленни Бримили и Онунду. Один из них заприметил мое бесчувственное тело в воде, а другой, не раздумывая — точно полярный морж — прыгнул в эту самую студеную воду и вытащил меня на палубу.

Очнулся я уже на борту струга; сидел, весь мокрый и озябший, и непонимающе моргал. Мои израненные пальцы и ладони нестерпимо болели, их словно жгло огнем. Хленни так яростно растирал меня сухими тряпками, что я весь трясся и болтался на манер тряпичной куклы. Тем не менее ему удалось восстановить кровоснабжение в моих конечностях, и я почувствовал себя лучше. Рядом Рыжий Ньяль точно так же трудился над вымокшим Онундом. Огромный исландец угрюмо сгорбился под плащом. Зуб на зуб у него не попадал, но он умудрился ухмыльнуться мне и помахал рукой. Я кивнул в знак признательности.

— Гребите, чертовы ублюдки! — ревел Гизур, уворачиваясь от пролетавших стрел.

Впрочем, скоро поток стрел почти иссяк — княжеским лучникам стало не до нас. С темного берега доносились крики и проклятия, обозначившие то место, где люди Владимира схватились с саркелским гарнизоном.

Но они все равно гребли, наши чертовы ублюдки. Раскачиваясь и хрипло ухая, они налегали на весла и были так заняты этим, что позабыли обо всем прочем. В тот миг они не думали о том, что мы приобрели и что потеряли. Помнили только о стрелах, время от времен пролетавших над головой, и о тяжелых неподатливых веслах.

Позже, когда у гребцов выдалась передышка, Клепп Спаки подвел счет нашим потерям. В ночной схватке на берегу погибли двое: Кали Бьорнссон и его брат Виго. Я знал, что на берегу у них осталась одинокая и безутешная старушка-мать.

И Гирт. Финн с потемневшим от горя лицом рассказывал, как Брат-Скала вломился в строй вражеских всадников и вскоре пропал из вида. А в моих ушах все еще стоял его могучий рев: Стейнбродир идет.

— Это и есть дар Одина? — горько спросил Клепп. — И что же за радость нам с него?

Меня била крупная дрожь, все тело болело. А потому я не стал объяснять бедняге Клеппу, в чем именно заключается дар Одина и каким образом Одноглазый бог принял участие в нашей судьбе. Хотя сам-то нисколько не сомневался: если бы не он, мы все уже были бы мертвы.

Вещественное проявление благосклонности Одина тем же вечером обнаружила Тордис, отправившаяся проведать сестру. И, как всегда, это оказался неоднозначный и весьма опасный дар. Дело в том, что Торгунна по-прежнему лежала под навесом на куче мехов, которые прежде никого не интересовали. Но тут Фиск принялся рыскать по всему стругу в поисках теплой одежды и хоть какой-нибудь еды. Именно он с помощью Тордис взялся перетряхивать ложе больной. И представьте себе наше изумление, когда под грязными шкурами мы увидели целую кучу серебра! Там были старинные монеты, цепи, сплющенные кубки и блюда, браслеты и прочая мелочевка, собранная, однако, в изрядном количестве. По моим подсчетам, Владимир припрятал на струге, по меньшей мере, треть тех сокровищ, что вывез из могильника Атли. И вот теперь вся эта гора серебра лежала у моих ног, и блеск ее служил обвинительным приговором Обетному Братству. Да уж, иначе, как проклятым, дар Одина не назовешь.

Я все еще прикидывал, как поведет себя новгородский князь — будет в ярости топать своими маленькими ножками или же кинется за нами в погоню, — когда Фиск извлек из закутка еще один дополнительный «подарок».

— Это чье? — спросил он, держа за шкирку маленькую фигурку, укутанную в грязно-белый плащ.

Сердце у меня остановилось, и я с трудом сумел подавить стон. Судя по всему, не я один: лица окружающих заметно побледнели. Нам и с серебром-то хватало проблем — шутка ли похитить у новгородского князя целую телегу сокровищ! А уж при таком раскладе нам точно погони не миновать.

— Я не мог бросить Торгунну одну, — всхлипнул Воронья Кость. — Она всегда была ко мне добра.

Нам потребовалось некоторое время, чтобы справиться с первоначальной растерянностью и начать рассуждать здраво. Я смотрел на лица своих малочисленных побратимов, усеянные водяной пылью и отмеченные печатью уныния. Да, мы неожиданно обрели богатство — и сей факт вызвал прилив восторга у моих товарищей, — но также у нас на руках оказался Воронья Кость, что было куда как плохо. Ибо почти наверняка означало преследование со стороны Владимира и его воеводы Сигурда. Люди снова заговорили о проклятии Фафнира.

Ближайшие дни тоже не радовали. Нам предстояло неполной командой (а я насчитал всего девятнадцать человек, включая увечного Фиска) день-деньской грести по широкому, заполненному ледяной кашей Дону в направлении Меотийского озера, или Азовского моря, как его называют серкландские турки.

Струг представлял собой довольно крупную посудину, у которой по каждому борту располагалось пятнадцать весел. Он был выдолблен из единого дерева — могучего дуба длиной в девять человеческих ростов — и имел наружную обшивку из ивовых досок (хотя часть их мы растеряли во время безумной гонки по обледеневшему склону). Ширина струга составляла примерно два человеческих роста. По бокам были набиты дополнительные доски, так что за бортами мог свободно укрыться стоящий воин.