Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

– Значит, ты знаешь журналиста?

Лизен кивнула.

– Тогда почему врешь?

Она молчала.

– Я думал, ты другая.

– Прости.

Прости? Вот как она заговорила! Что ж, самое время.

Герт-Инге с удовлетворением посмотрел на ее щеки – красные, со следами его пальцев. Сила удара в запястье, кисть расслаблена, пальцы чуть расставлены – хорошая работа!

Но Лизен не выглядела напуганной. Герт-Инге даже зауважал ее. Не то что ирландка!

«Прости» – больше ничего. Ни слез, ни мольбы о пощаде.

Герт-Инге давно уже не думал о том, как бы сложилась его жизнь, если бы не ряд случайных обстоятельств. Если бы не мать, точнее, не дедушка… Он привык во всем винить мать, но как останешься нормальной, родив ребенка от собственного отца?

На несколько мгновений комната погрузилась в полную тишину. Первое время Лизен тяжело дышала, но теперь успокоилась и сидела, уткнувшись головой в мягкую спинку кресла.

– Мой отец был отцом моей матери, – вдруг сообщил Герт-Инге.

Лизен не пошевелилась.

– То есть мой дед стал моим отцом, – повторил Герт-Инге.

Лизен не реагировала, но ему полегчало.

– Может, это все объясняет хоть отчасти. – Он вздохнул. – А может, целиком.

И начал рассказывать.

Он представлял, что сделает это в другой обстановке: угостит Лизен хорошим обедом, нальет вина, а потом признается во всем. Но получилось иначе. Они сидели в сарае, который он собственноручно обустроил для других целей, и Лизен слушала его в наручниках, со сведенными за спину руками, с горящим после пощечин лицом и со спущенными на щиколотки брюками.

Герт-Инге ничего не утаил: ни похождений матери, ни ее березовых розог, ни того, как она затушила сигарету о его член. Он вспомнил о шофере из городка Фру-Альстад, и свой первый автомобиль, и то, как сам превратился в «экзекутора».

Он не хотел убивать, подчеркивал Герт-Инге, но иногда приходилось.

Ведь он был практичным человеком и всегда действовал по обстоятельствам.

Герт-Инге рассказал о Кате Пальм – первой женщине, которую задушил, – и открыл Лизен, где ее закопал. Потом перешел к другим жертвам: винному дилеру из Мальмё, девушке с бензозаправки, польской проститутке.

Собственно, полька ему нравилась.

Лизен слушала молча, глядя перед собой. Только когда Герт-Инге рассказывал о сигарете, которую мать затушила на головке его члена, она отвернулась.

Под конец Герт-Инге вспомнил о пожаре в доме престарелых и еще раз повторил:

– Мой дед был и моим отцом.

Потом встал, приподнял в углу комнаты доску в полу и вытащил из-под нее толстую папку.

– Вот здесь… я все записал.

Лизен неожиданно разволновалась.

– Я помогу… у меня… связи, – проговорила она запинаясь.

Ответом стала очередная пощечина. Голова Лизен метнулась в сторону.

– Ты врешь! Говоришь так, потому что хочешь удрать. Но на этот раз ты не избежишь наказания. Я был глуп, когда думал, что ты не такая, как все. Я должен проучить тебя.

Герт-Инге положил папку на место и взял Лизен за ухо большим и указательным пальцем.

– А розог не хочешь? – прошептал он. – Ты ведь их никогда не пробовала, да? – И вывернул ухо так, что Лизен зажмурилась от боли. – Нет, а?

– Нет! – простонала она. – Но ты прав, я их заслужила, потом я смогу…

Отпустив ухо, Герт-Инге стащил ее с дивана и поволок в соседнюю комнатку. Там стояла черная деревянная скамья. Он сделал ее сам, по чертежу, найденному в Интернете.

К прикрученным к полу ножкам крепился кожаный ремешок. Сверху лежала кожаная подушка, которую Герт-Инге подложил Лизен под живот.

Ловкими, профессиональными движениями Герт-Инге затянул ремни вокруг ее запястий. Лизен пыталась лягаться, когда он, сев у ее ног на корточки, окончательно стянул с нее брюки и привязал лодыжки к ножкам скамьи.

Потом аккуратно поставил ее ботинки возле стены, вытащил из гардероба вешалку и повесил на нее брюки.

Взял табуретку, поставил возле скамьи и сел.

Схватил Лизен за волосы и поднял ее голову над скамьей:

– Ты лжешь, ложь у тебя в крови. Но я ее из тебя выбью.

– Я не лгу! – запричитала она сквозь зубы. – Я… я больше не буду… просто… я совсем забыла, что Харри Свенссон журналист.

Он отпустил ее волосы, поднялся и схватил свою сумку. Достал скотч, отрезал кусок и залепил ей рот.

Так лучше.

Лизен удивило его бережное отношение к одежде. Сама она в лучшем случае бросала брюки в гардероб. В худшем – на пол.

На скамейке оставался еще один ремень. Его Герт-Инге обвязал вокруг ее талии.

Теперь Лизен могла лишь шевелить пальцами и биться головой.

Но она оставалась на удивление спокойной.

На стене висели плетки всевозможных видов и размеров.

Лизен лежала лицом к окну, но, даже вскинув голову, ничего не могла разглядеть за стеклом. Скамья была вмонтировала в пол, словно гимнастический козел. Лизен смотрела на коврик на полу. Она не видела, что именно Герт-Инге достал из сумки. Когда скосила глаза, Герт-Инге выложил на табуретку, на которой только что сидел, восемь цветных прищепок.

Они были маленькие и пластмассовые. Он разложил их на две кучки, в каждой – все разного цвета: желтая, синяя, зеленая и голубая.

Потом опять удалился на кухню и тут же вернулся.

Разрезал на Лизен трусики – она почувствовала холодное прикосновение металла к коже. Герт-Инге сунул трусики в карман ее брюк и отнес нож на кухню.

Бергстрём взял две прищепки: желтую и голубую. Лизен вздрогнула, когда он коснулся ее кожи пальцами.

Он не услышал, как она ойкнула, когда в ее ягодицу вонзилась первая прищепка.

«Красивая картина, можно повесить на стену. – На мгновение Герт-Инге замер, любуясь своей работой. – Если снять на камеру…»

Примерно такие она продавала в галерее «Гусь».

Герт-Инге любил яркие, чистые краски. Он прицепил по четыре прищепки на каждую ягодицу. Получился симметричный узор.

Вот что значит качество. Нынешние прищепки – одно название. Но этим не меньше пятидесяти лет. Герт-Инге купил их в поселке под названием Рэнг, что близ Треллеборга, у одного старика.

Боль будет усиливаться с каждой минутой.

Лизен дергала ремни, стучалась головой о скамейку, мычала. Потом уставилась на Герта-Инге безумными глазами. Он снова приподнял половицу в углу, вытащил ящик, достал сигару. Осторожно поставил ящик на место, вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь, и закурил на ступеньках сарайчика. Прищепки словно закивали ему вслед.