Юрий Гагарин - Лев Данилкин

В круг его «представительских» обязанностей входило не просто откликаться на приглашения от разного рода органов и присутствовать на мероприятиях, но и выступать на них с речами. Можно представить себе, как он вымучивал из себя все эти приветствия. «Дорогие товарищи! — Я счастлив тем, что мне представилась возможность выполнить большое, очень почетное поручение и передать привет капитанам хлопковых кораблей от капитанов космических кораблей. Мне очень приятно присутствовать на совещании, которое обсуждает такие важные интересные вопросы. Если вкратце оценить выступления, которые были здесь вчера, которые прозвучали сегодня, то все они отражают желание молодых тружеников полей получить как можно больше хлопка, как можно лучше и рациональнее собрать урожай, дать стране больше „белого золота“… — Главное — любите технику. Относитесь к сельскохозяйственным машинам так же заботливо, как космонавты к звездным кораблям… Космонавты, ученые, инженеры, рабочие-специалисты, создающие мощные ракеты и обеспечивающие их успешный полет, не пожалеют сил и создадут новые космические корабли. Космическое пространство осваивается для того, чтобы оно служило человеку!»

Собственно, именно на такие, гагаринские прежде всего, речи — гайдаевская пародия про «космические-корабли-бороздят-Большой-театр». «Гагарин, подняв правую руку, сказал: „И в заключение. Урожай у вас в этом году будет хороший. Обязательства вы взяли высокие. Задор у вас боевой. Так позвольте пожелать вам самых больших успехов в труде и в личной жизни“» (19). Кажется, что все эти ритуальные заклинания можно было проговаривать на автомате — однако есть множество свидетельств, что Гагарин подходил к своим выступлениям ответственно и всегда готовился, даже к самым незначительным встречам. Сохранился рассказ (5) одного комсомольского работника о том, как Гагарин угодил в Смоленск на какую-то комсомольскую конференцию и его заставили выступать. Времени оставалось в обрез, и ему всучили готовый текст — просто чтобы прочел с выражением. Он, однако, просмотрел проект доклада и отказался: «С этим выступать не буду!» Как же так, начинает оправдываться функционер, мы же всё тут упомянули, и новые задачи комсомола, и анализ деятельности областной организации, и примеры убедительные. Гагарин не спорит, но все равно отказывается: «На трибуну с такой речью не пойду, не пойду-у!.. Мне не поверят. Не могу я так говорить». И он садится и ночью пишет себе доклад, основной массив которого — да, идеологические штампы («Успехи социализма, естественно, вызывают стремление буржуазных идеологов морально разоружить нас… Они стремятся разложить молодежь, оторвать от родной партии, спекулируя на наших трудностях и недостатках…»), однако речь его оживает за счет язвительных примеров, которые он успел накопать, сам, без чьей-либо помощи. «Я не открою секрета, если еще раз скажу, что нам нужно научиться работать не вообще, а конкретно с каждой категорией населения — возрастной, профессиональной, социальной. Но разве это не смешно, когда одну семнадцатилетнюю первокурсницу из пединститута, такую хрупкую девушку, прикрепили к хулиганствующему лоботрясу, на год старше ее? Да еще посоветовали ей — ходи с ним в кино, на танцы и вообще как можно больше будь с ним, влияй на него, мол, денно и нощно. А у нее довольно ревнивый друг, ему тоже хочется ходить с ней в кино и на танцы».

Гагарин был сложной личностью — и тонким инструментом, посредством которого власти СССР осторожно и по возможности аккуратно манипулировали сознанием своих и чужих граждан; однако в те моменты, когда требовалось забить этим микроскопом гвоздь, никто не испытывал никаких особенных угрызений совести; его просто брали — и шарашили им по шляпке.

О том, как именно использовали Гагарина — с нюансами, можно понять, например, по сюжету о его отношениях с поэтом Евгением Евтушенко. История, неприятная во многих отношениях, дает представление и о социальном статусе Гагарина, и о том, насколько самостоятельной фигурой был «сын голубой планеты» — и насколько далеко простирались его возможности.

Евтушенко был поп-звездой — не как «Битлз», конечно, но весьма значительной и уже тогда до некоторой степени конвертируемой: этой фамилией могли козырять в западных газетах, когда надо было подчеркнуть, что Гагарин — совок и раб системы. Евтушенко представлял некую не то чтобы диссидентскую — чего уж такого диссидентского в поэме «Братская ГЭС»? — но полуофициальную линию. Его стратегия состояла в том, чтобы вести себя непоследовательно: оставаясь гражданином СССР и декларируя себя как человека стопроцентно «советского», он критиковал страну за рубежом, после чего каялся — и в следующий выезд опять артикулировал чересчур либеральные идеи. Естественным образом, многочисленные нюансы этих его сложных отношений с «режимом» служили главным источником для его «гражданской поэзии».

Гагарин рано или поздно пересекался практически со всеми суперзвездами советского шоу- (в широком понимании) бизнеса. Еще с саратовских времен он обожал ходить не только «в кино и на танцы», но и на спектакли и концерты — и был благодарным зрителем, всегда очень бурно реагирующим на происходящее на сцене. В круг его знакомых — в диапазоне от близких друзей до эпизодических, но ярких встреч — входили композитор Александра Пахмутова и ее муж поэт Николай Добронравов, куплетисты Шуров и Рыкунин, бард Владимир Высоцкий, диктор Юрий Левитан, эстрадник Аркадий Райкин, драматический актер Вячеслав Тихонов, лауреат Нобелевской премии по литературе Михаил Шолохов, певцы Иосиф Кобзон, Эдуард Хиль, Лариса Мондрус, Эдита Пьеха, комики Авдотья Никитична (В. Тонков) и Вероника Маврикиевна (Б. Владимиров). Ему очевидно льстило внимание советской артистической элиты — и он очень охотно контактировал с ее представителями.

В какой-то момент он пересекся и с Евтушенко — который, разумеется, не обошел стороной космическую тематику. Стихи — понятные, пламенные, без особенных выкрутасов, да еще в исполнении Евтушенко, который на сцене завораживает кого угодно, — Гагарину наверняка нравились. Казалось бы — чего делить этим двоим, если никаких личных поводов для конфликта между ними не было. Однако ж параллельными эти прямые не остались.

«В 1963 году Евтушенко опубликовал в западногерманском журнале „Штерн“ и во французском еженедельнике „Экспресс“ свою „Преждевременную автобиографию молодого человека“. В ней он рассказал о существовавшем антисемитизме, о „наследниках“ Сталина, писал о литературной бюрократии, о необходимости открыть границы, о праве художника на разнообразие стилей вне жестких рамок соцреализма» (6).

Как должно реагировать на это хрущевское государство? В лагерь — уже не те времена. Лишить гражданства и выслать за границу — еще не те. Механизм работал следующим образом. Некто из ЦК комсомола звонит Каманину — пусть Гагарин с Титовым подпишут коллективное письмо комсомольцев, о том, что молодежь протестует «против попыток извратить в искусстве и литературе советский реализм, скатывания некоторых авторов на позиции абстракционизма» (9). Гагарин подписывает: да, возмущен, и не только живописью, но и музыкой, мне отвратительны все эти истеричные вопли и завывания — как их там, «твист», да?[51] Этого мало — звонят еще раз: не просто подмахни, а сам напиши гневную отповедь, ведь проштрафился же — ну так пусть получает. Чтобы понятно было, что его не левиафан ругает, а реальный народ, легальным представителем которого ты являешься. Так появляется текст Ю. А. Гагарина «Слово к писателям» (20): «Что можно сказать об автобиографии Евгения Евтушенко, переданной им буржуазному еженедельнику? Позор! Непростительная безответственность!»