Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Одна из загадок истории: каким образом немецкая армия, в основном состоявшая из мобилизованных солдат, то есть таких же гражданских, как и сражавшиеся против них солдаты западных союзников, всякий раз ухитрялась доказать свое превосходство? Отчасти это объясняется высочайшим профессионализмом офицерского корпуса и военной доктриной: из столетия в столетие Германия производила замечательных солдат, и при Гитлере их боеспособность достигла кульминации, хотя и на службе столь мерзкому делу. Кроме того, тираническое принуждение играло в немецкой армии почти такую же существенную роль, как в армии Сталина. Немецкий солдат знал, что бегство с поля боя или попытка дезертирства караются смертью, и чем ближе становился крах нацистской империи, тем чаще применялась эта суровая мера. В вермахте расстреливали гораздо реже, чем в советских войсках, но к 1945 г. число казней составляло уже десятки тысяч. Руководство союзников, не имея таких рычагов принуждения, зачастую жаловалось именно на то, что даже дезертиров нельзя приговорить к смерти.

Наиболее существенный вклад в упорное сопротивление внесла сплоченная группа убежденных фанатиков-нацистов, в особенности подразделения СС. За десять лет гитлеризма выковались замечательные молодые вожди и воины. Даже когда стало очевидно, что весы склоняются не в пользу Германии и это движение уже не остановить, многие немцы шли на неслыханное самопожертвование в усилии спасти свое отечество от возмездия русских. Далеко не каждый в вермахте был героем: в 1944–1945 гг. все больше солдат проявляло готовность и даже желание сдаться. Но в целом дух немецкой армии был схож с духом русской и японской армий, радикально отличаясь от британского и американского. За возможность сохранить кое-какие гражданские свободы и право выбора, за отказ жестоко наказывать любое проявление слабости западным армиям приходилось расплачиваться: их солдаты с куда меньшей готовностью шли на гибель. Недостаток героизма компенсировался наращиванием огневой мощи.

Николай Белов, сражавшийся в Красной армии, записывал в дневнике под конец 1942 г. «Вчера получил от Лидочки целую пачку писем. Чувствуется, что ей тяжеловато одной с малышами»48 (31.12.1942). Едва ли капитан Белов понимал, насколько «тяжеловато» его жене. Во многих странах в ту войну мирное население страдало не меньше солдат. Румын Михаил Себастиан не бывал на фронте, но в декабре 1943 г. записывал: «Все личное накрыто тенью войны. Ее жуткая реальность заслоняет все. А мы – где-то вдали, забытые даже нами самими, с нашей померкшей, съежившейся, летаргической жизнью, словно ждем возможности очнуться от сна и вновь начать жить»49. Хотя потери России и Китая существенно искажают общую картину, можно все же утверждать, что в целом с 1939 по 1945 г. погибло больше гражданских, чем вооруженных участников конфликта. Само выражение «на домашнем фронте» кажется издевательством в контексте СССР, где десятки миллионов оказались в положении, которое описывает сражавшийся в сентябре 1942 г. на Украине партизанский комиссар Павел Калитов, заглянувший мимоходом в деревню Климово: «Бледная, худая женщина сидит на скамье с младенцем на руках, рядом девочка лет семи. Она плачет, несчастная. Что вызвало эти слезы? Чего бы я ни отдал, лишь бы помочь этим беднягам, унять их боль»50.

Три недели спустя похожая сцена в Буднице: «Что уцелело? Гора руин, торчат трубы, обгоревшие стулья. Дороги и тропы успели зарасти сорняками и чертополохом. Ни признака жизни. Деревня находится под постоянным артиллерийским огнем»51. Вскоре после этого подразделение Калитова получило от командования регулярной армии приказ эвакуировать все гражданское население из двадцатипятикилометровой зоны тыла. Людям разрешалось взять свои вещи, но корм для скота и картошку они должны были оставить. Калитов в отчаянии пишет: «Нам пришлось работать с гражданскими, уговаривать их, чтобы они ушли, не оказывая сопротивления. Это непросто: многие живут исключительно на картошке. Требовать, чтобы они оставили свои припасы для прокормления армии, значит, обрекать их на тяжелейшие лишения и даже на смерть. Вот передо мной семейство беженцев. Изможденные, худые до прозрачности. Особенно тяжело смотреть на малышей – их трое, один грудной, двое ненамного старше. Молока нет. Эти люди страдают, как и мы, солдаты, или даже тяжелее. Бомбы, снаряды, мины их тоже не щадят»52. Калитин изумлялся стойкости человеческой природы, способности все перенести.

Даже те русские, кто не оказался в осажденном городе или под воздушными налетами, работали в годы войны в чрезвычайно тяжелых условиях. Их паек составлял в среднем на 500 калорий в день меньше, чем у английских и немецких рабочих, на 1000 калорий меньше, чем у американцев. На территории, подконтрольной центральной власти, погибло от голода 2 млн человек, еще 13 млн погибло от бомб, а также на захваченной немцами территории. Узники трудовых лагерей ГУЛАГа снабжались питанием в последнюю очередь, и в каждый военный год четверть наличного состава лагерей вымирала. Россия страдала от повальной цинги из-за отсутствия витаминов и от множества других заболеваний, вызванных голодом и непосильной работой. «Никакой жизни, кроме завода»53, – писала москвичка Клавдия Леонова, трудившаяся на текстильной фабрике, где шили военную форму и камуфляжные сетки. Всю войну производственная линия работала круглосуточно, люди выходили в две смены по 12 часов. Кормили их плохо пропеченным хлебом и кашей из подгоревшей пшенки, которую раздавали прямо у станков. «Мы не умирали с голоду, но есть хотелось все время, собирали даже картофельные очистки. Теоретически воскресенье оставалось выходным, но партком завода собирал нас на добровольные работы – копать окопы или носить хворост из подмосковных лесов. Мы грузили рудничные стойки, тяжеленные, не всякий штангист справится. Мы жили в крестьянской хате, и хозяйки все время ругали режим и нас ругали, потому что мы собирали в лесу ягоды и грибы, а они хотели собрать их сами и продать нам».

В тех западных странах, которые не подверглись оккупации, кое-кто даже процветал благодаря войне: преступный класс наживался за счет спроса на проституток, товары с черного рынка, ворованный бензин и военный провиант; многократно умножились доходы промышленников, которые каким-то образом ухитрялись обойти прогрессивный налог; фермеры, особенно в США, где их доходы выросли в среднем на 156 %, наслаждались таким благополучием, какого никогда прежде не знали. «У фермеров начались отличные времена, – вспоминала Лора Бриггс, дочь мелкого арендатора из Айдахо. – Папа смог удобрить и облагородить свою землю. Мы и большинство наших соседей перебрались из крытой рубероидом хижины в новый каркасный дом с водопроводом. Теперь у нас появились электрическая плита вместо дровяной печи, и раковина, где можно было мыть посуду проточной водой, и водонагреватель, и красивый линолеум»54.

Но для подавляющего большинства все было отнюдь не столь радужно. Лейтенант Дэвид Фрейзер из гвардейского полка гренадеров сформулировал принципиальную особенность положения миллионов солдат и гражданских: «Люди были сорваны со своих мест, это казалось сном, от которого тщетно мечтаешь пробудиться»55. В апреле 1941 г. Эдвард Маккормик писал сыну Дэвиду, который вместе со своим братом Энтони добровольцем вступил в армию и теперь отправлялся в составе артиллерийского полка на Ближний Восток: