Хладные легионы - Ричард Морган

Эгар нагнулся, схватил свободной рукой дубинку Джарана и повернулся лицом к остальным. Увидел сверкающую саблю капитана, блокировал удар, зацепил и швырнул клинок прочь, шагнул вперед. Теперь вокруг него нарастали крики, остальные стражники пытались предпринять что-то в ответ. Эгар кинулся на капитана и ударил его в лицо так, что голова запрокинулась, воткнул жуткий ножик под челюсть. Повернул, почувствовал, как тонкий клинок сломался, и отпустил.

Где-то яростно вопил Дархан:

– Он освободился, глупцы! Он убегает!!!

Капитан, у которого из-под подбородка текла кровь, отшатнулся, хватаясь за рану, потеряв саблю. Подбирать ее не было времени. Толпа все смотрела и ревела, будто на каком-то состязании. Эгар повернулся еще к одному стражнику, получил низкий удар по бедру и выстоял. Ударил в ответ дубинкой по виску, услышал хруст – противник упал без чувств.

Остальные ринулись на него. «Это не может продолжаться долго, Драконья Погибель». Он приметил свое следующее оружие: зарычал от свирепой радости. Обменялся ударами с первым нападавшим, заорал ему в лицо, чтобы сбить с толку, и метнулся мимо, к жару и яркому свету. Выдернул факел из земли с триумфальным воплем и замахнулся. Пламя с шумом рассекло воздух.

Ему повезло – двое из оставшихся стражников атаковали одновременно, и их удалось поразить одним размашистым ударом. Куски вымоченных в масле тряпок и капли смолы полетели во все стороны, попадая на одежду и волосы. Тут и там вспыхнуло пламя. Загоревшиеся отшатнулись, в панике охлопывая себя. Эгар запрокинул голову и взвыл как берсеркер. Крик пронзил его ноющую от боли голову, словно топор, рассек ночную мглу, как яростный вопль огромной хищной птицы. Он вскинул дубинку и факел, держа их в обеих руках. Опять взмахнул своим огненным оружием, заставив его загудеть.

– А ну, подходи! Кому еще навалять?!

Он орал по-маджакски, сам того не осознавая – резкие, чужеродные слова, непонятные большинству. Мужчины смотрели на Драконью Погибель из окрашенной отблесками пламени тьмы, словно публика в зрительном зале театра – с волнением, потрясенно, – и никто даже не пытался бросить ему вызов.

Река была в десяти шагах за спиной. Эгар заметил, как сбоку подбирается Дархан с длинным ножом в руке. Направил на бывшего друга и наставника факел, уставился на него сквозь дрожащий от жара воздух над танцующим пламенем.

– Ты, мудила! – завопил Драконья Погибель. – Я до тебя еще доберусь!!!

Швырнув факел в ишлинака, с глубоким удовлетворением отметил, что Дархан отшатнулся. А потом повернулся и со всех ног помчался к берегу.

Добравшись до края, бросил дубинку.

И прыгнул, нырнув головой вперед, прямиком в черную воду.

У Рингила ушло больше времени, чем хотелось, на дорогу до Моста Черного народа. Со стороны эстуария ведущие от дворца улицы кишели людьми до такой степени, что перемещаться по ним быстрее улитки с дипломом юриста было просто невозможно. Фургоны, тележки и всевозможные пешеходы соперничали за пространство. Единственным способом освободить дорогу было пришпорить коня так, чтобы он раздавил в толпе всех, кто слишком медлителен или упрям, чтобы убраться в сторону.

Но насилие любого рода могло лишь привлечь внимание, а Рингил, невзирая на острое похмельное желание причинить кому-нибудь вред, хотел оставаться как можно более незаметным, затеряться в шуме ихельтетского сердца. Арчет его отпустит, нет сомнений, и он надеялся, что Ракан последует ее примеру. Но рано или поздно Джирал все узнает, а это значит, что времени мало. Поэтому Рингил окутал себя невеликими остатками терпения, словно дырявым плащом, смирился с медленно пульсирующей болью в голове и продолжал ехать, будто преодолевая реку в разгар летнего разлива, по колено в потоке граждан, двигаясь медленнее, чем было бы пешком.

Это дало ему время на размышления, без которых он хотел обойтись.

В глубине его разума снова закружился, падая, лист, чтобы присоединиться к бесчисленным высохшим и скрюченным собратьям, усеивающим тропинку через сад. Древесный свет вокруг изменился, и он услышал, как хрустят опавшие листья: позади кто-то приближался.

Он знал, что увидит, если повернется. Каким-то образом уже видел, хоть и не понимал, что это значит.

Женщина с закрытым лицом и опущенной головой, в простой белой рубахе с пятном крови в нижней части. В руках она держала что-то маленькое, завернутое в окровавленную ткань.

«Хладные легионы окружают тебя…»

Он выкинул это из головы. Движением бедер вынудил коня пойти быстрее, сражаясь с холодным ужасом при мысли, что безнадежно опаздывает.

Улица, по которой он ехал, наконец привела к главной дороге вдоль пристани, где, по крайней мере, стивидоры и начальники доков заботились о том, чтобы проезжая часть не слишком забивалась и по ней можно было возить грузы. Они увидели Рингила, приняли за купца или торгового агента и сделали все возможное, чтобы открыть для него путь. Когда он приблизился, шрам и Друг Воронов сообщили им об ошибке, но результат был схожий. Многие из пришвартованных у берега эстуария судов направлялись в Демлашаран, везли солдат, припасы или и то и другое, и среди регулярных войск встречалось достаточно наемников, чтобы он сошел за капитана какого-нибудь отряда, спешащего разобраться с перевозкой своих людей.

«„Сошел за капитана наемников“, Гил? „Сошел“? Капитан наемников – вот кем ты теперь стал».

«Я-то считал себя давно потерянным наследником знатной имперской семьи, который наконец вернулся домой после долгого отсутствия. Ты же слышал, о чем вчера говорил Шанта. Невинные жертвы Ашнальской схизмы, Изгнанники совести во Времена великих бедствий, несущие Пламя веры в более безопасные края».

Сам того не ожидая, он почувствовал, как дернулся уголок рта. Шанта проделал великолепную работу, толкнув эту речь со всей возможной, нужной и сентиментальной официальностью, не пренебрегая ни слогом, ни почестями – для человека, хорошо разбирающегося в практической стороне кораблестроительства, он обладал поразительным умением цветисто выражаться и пользовался им, когда требовалось. Гил не сомневался, что заметил, как пожилой Шаб Ньянар в какой-то момент деликатно промокнул салфеткой уголок глаза.

Если бы мать Рингила присутствовала на банкете, речь ей понравилась бы. Не потому, что Шанта провоцировал слезливую эмоциональность – Ишиль Эскиат была не из сентиментальных и не любила романтику, – а из-за того, как безжалостно он манипулировал слушателями, мастерски вплетая грязные, приземленные события в изысканно-поэтичное повествование со смыслом, в историю, предназначенную для того, чтобы затронуть глубинные чувства людей, которые отчаялись дождаться подтверждения заповедей, лежащих, по их мнению, в основе мира.

«Никто не полюбит тебя таким, какой ты на самом деле, – сказала она Рингилу однажды, когда он был еще подростком. – Но если получится преподнести людям позолоченную сказочку о том, что собой представляет аристократия – вполне возможно, это им понравится куда больше любого реального аспекта их собственных грязных и бестолковых жизней. Благодаря таким уловкам мы живем и процветаем.