Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - Александр Пыльцын

Добрался туда я без приключений к исходу того же дня. Оставшемуся за начальника этого тылового подразделения старшине Ферманюку я передал эти автомобили с предприимчивыми водителями и бочкой бензина, прихваченной с собой. Сориентировал его в особенностях дорожной обстановки, передал ему карту с нанесенным на нее маршрутом движения до Кутно. А сам без предварительного согласия комбата и под свою личную ответственность решил «дать крюк» и заехать к жене в госпиталь, поскольку он все еще оставался на прежнем месте, хотя линия фронта уже далеко продвинулась на запад.

Но получилось совсем не так, как предполагал. Рита вдруг запросилась со мной. Видимо, этот вариант она уже обсуждала с матерью, фельдшером того же госпиталя, так как та, к моему удивлению, ее просьбу поддержала. Еще не зная, как на это отреагирует мой комбат Батурин, я согласился на эту «двойную игру», надеясь, однако, что будет еще нелегко уговорить начальника госпиталя на этот шаг. Однако совершенно неожиданно для меня начальник госпиталя (капитан медицинской службы Нисонов), приняв нас без проволочек, сердечно поздравил с недавней фронтовой свадьбой и, почти не раздумывая, дал свое «добро» и приказал кому-то срочно оформить соответствующие документы. Такое бесконфликтное разрешение, казалось, очень непростого вопроса, как мне потом рассказала Рита, объяснялось просто: она поставила в известность и мать, и начальника госпиталя о том, что решила уехать к мужу на фронт, где бы он ни находился и чего бы это ей ни стоило.

И вот в наших руках предписание «убыть к новому месту службы в в/ч 07380». И буквально в этот же день, без каких-либо прощальных церемоний, собрав свои нехитрые вещички в рюкзачок, Рита была готова к «свадебному путешествию в штрафбат». Пошептавшись о чем-то с матерью и накоротке расцеловавшись со своими девушками-подружками, под одобрительные напутствия высыпавших из помещения госпиталя врачей, сестер и некоторой части раненых, мы тронулись в путь на поиски попутной машины. Добравшись так до какой-то железнодорожной станции, мы к своему удивлению узнали, что в сторону фронта уже ходят поезда. В товарном вагоне одного из них мы не доехали до Кутно, поскольку железная дорога еще не была восстановлена. Далее мы добирались попутными автомобилями. Штаба батальона на прежнем месте не оказалось, он ушел уже вперед. Но сюда, к счастью, к тому времени добрался Ферманюк со своей небольшой автоколонной, и мы, уже сообща, получив сведения у местного военного коменданта о дальнейших пунктах следования штаба батальона, отправились в путь.

Судя по карте, где-то не очень далеко должна быть уже и граница Германии, логово того самого зверя, который почти четыре года терзал нашу советскую землю, и сейчас пришло время расплаты за злодеяния. И хотя мы много месяцев ждали этого момента, наступил он все-таки как-то внезапно. Переехав невзрачный мостик через не менее невзрачную речушку, мы увидели большой стенд с такой, кажется, надписью: «Воин Красной Армии! Перед тобой логово фашистского зверя — Германия!», и сразу же за мостом, на повороте дороги бросился в глаза стандартный столб с уцелевшим еще немецким указателем: «Berlin… km», и уже нашей, грубо вырубленной дощечкой с русской надписью «На Берлин!!!», прибитой к груди окоченевшего волосатого козла, привязанного к этому же столбу. Еще через несколько метров щит поменьше с надписью «Вот она, проклятая Германия!».

Проехали еще немного, и вдруг перед въездом в небольшое селение увидели несколько стоявших машин и около них группу военных. Остановились и мы. Пошел я с Ритой и Ферманюком узнать, можно ли ехать дальше. Подошли ближе и… остолбенели от страшного зрелища: поперек дороги уложены пять или шесть обнаженных людских трупов, среди которых были мужчина, женщины и подросток лет 10–12. Видимо, это была семья. Лежали они лицом вверх, строго в ряд, и их тела были вдавлены в землю. Судя по следам танковых гусениц, какой-то наш танкист таким образом отомстил Германии за фашистские злодеяния на нашей земле, а может, и за свою семью, погибшую таким же образом от гитлеровцев.

Щит на дороге на границе Германии, 1945 год

Рита отвернулась, уткнулась мне в плечо, ее тело стало содрогаться в едва сдерживаемых рыданиях. Я отвел ее к нашим машинам и постарался успокоить. А она сквозь всхлипывания все повторяла: «Ну зачем же так! Ну зачем!!!» Я подумал тогда, что в танкисте, совершившем такое злодеяние, говорила не просто ненависть, а злоба нечеловеческая, которую понять еще можно, но оправдать нельзя! Конечно, война прошлась по каждому из нас тем самым, окровавленным немецким сапогом, каждый знал и помнил, как эсэсовские живодеры и головорезы истязали женщин и детей, сжигали живьем и вешали, умерщвляли их в душегубках. Забыть этого нельзя и через века. Простить — тоже. Но мы же не фашисты, нельзя уподобляться им… Хотя и та топорная табличка «На Берлин!» на мертвом козле — тоже не шедевр остроумия.

Объехали мы это страшное место, сделав солидный крюк по целине. И долго еще молчали. Рита то и дело всхлипывала, а меня занимали воспоминания и размышления, ох какие нелегкие. Да, конечно, мы ненавидели фашистов беспредельно. И высоту накала этой ненависти трудно было как-нибудь снизить, особенно когда вступили на землю врагов наших. Вспомнились и мои собственные слова, написанные в том же Кутно:

Да, теперь «вот она, проклятая Германия», как все чаще кричали установленные на дорогах щиты. Невольно считаешь это тем рубежом, к которому так долго и упорно стремились все мы, но до которого не довелось дойти многим, сложившим головы далеко отсюда — под Сталинградом, Ленинградом, в Белоруссии, на Украине и на этой, чужой нам — польской земле. Полегли они, чтобы мы все-таки дошли сюда! Добрались мы наконец сюда, куда не дошли, не добежали, не доползли они. Мы помним всех вас поименно, а сами наконец дошли до самого исчадия зла. Именно сейчас ваши жертвенные имена переступают ныне эту черту, этот рубеж вместе с нами, ибо без последнего в вашей жизни шага не дойти было бы сюда и нам. И еще помним мы клятвы над могилами друзей боевых — отомстить!

И наше безудержное стремление к уже не такой далекой Победе — воплощение наших клятв.

Трудно, конечно, удержать от подобного мщения всю армию, воевавшую почти четыре года, воспитанную на ненависти к немцам самими фактами их зверств, да и нашей пропагандой и в стихах, и в прозе: «Убей немца!», «Отомсти!», и броскими плакатами и огромными стендами. Но переориентировать сознание солдата на то, что воевали мы ведь не с немецким народом, а с армией, агрессивной, преступной, потопившей в крови миллионы советских людей, было ох как не просто.

Распространенная наглядная агитация в городах СССР в 1942–1943 гг.