Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите - Михаил Хазин

Далее, Хантер обнаружил и описал практические методы, которыми правящий класс осуществляет свою Власть:

«Непосредственным источником влияния являются прежде всего личные связи, которые обычно не афишируются [479]… и материальные ресурсы, делающие лидеров желательными участниками политических коалиций и дающие им возможности осуществлять скрытое принуждение путем угрозы отказать в предоставлении кредитов… В определенных ситуациях используется сила и принуждение в отношении тех, чье поведение идет вразрез с интересами и (или) ценностями власть имущих. Структура власти, подчеркивает Хантер, обладает средствами принуждения, которые при необходимости могут быть использованы для достижения результата, и большинство профессионалов–управленцев хорошо осознают их силу…

Хантер приводит несколько достаточно ярких примеров, показывающих, как власть имущие наказывали тех, кто пытался сопротивляться их власти. По отношению к ним применялись и угрозы увольнения, и всевозможные расследования их деятельности, и… соответствующая обработка общественного мнения. Но непосредственное давление использовалось достаточно редко; обычно было достаточно сделать соответствующий намек» [Ледяев, 2012, с. 233-234].

Как видите, «мирное» сосуществование сложившихся группировок не означает их вегетарианского характера: любой претендент не из своего круга рискует столкнуться с организованным противодействием всего правящего класса (а не только непосредственно конкурирующей группировки). Подобное умение выступать единым фронтом заставляет вспомнить макиавеллиевскую доблесть — пусть и не в виде «отдать жизнь за республику», а в более скромном «поделиться прибылью ради общего дела».

Флойд Хантер не обнаружил в Атланте ничего нового для нас, уже не первую сотню страниц изучающих теорию Власти; но для американских социологов он открыл целую новую реальность (власть в городских сообществах), которую теперь можно было исследовать, а исследовав, включать в университетские курсы. Отныне социология власти стала такой же почтенной темой для ученых, как и социология бродяг. На очереди был следующий шаг: изучение Власти уже не в отдельном городе, а во всех Соединенных Штатах Америки.

Читатель. И что, нашелся социолог, сумевший опросить топ- 40 американских лидеров?!

Теоретик. Да его и не нужно было искать. На волне успеха своей первой книги Флойд Хантер организовал новое исследование, занявшее четыре года (1954-1958). Первоначальный список из 1093 национальных ассоциаций, опросы руководства самых влиятельных из них с целью выявить лидеров–кандидатов, личные и телефонные опросы лидеров и экспертов — вся эта огромная работа завершилась вышедшей в 1959 году книгой «Тор Leadership. U. S.A.» [480].

Проблема возникла не с социологом, и не с опросами, а с определением тех, кого же собственно опрашивать. Если в Атланте 175 первоначальных кандидатов были неплохой выборкой из 330- тысячного населения, то для 150–миллионых США таких кандидатов должно было быть уже 80 тысяч, что делало всю затею совершенно неподъемной. Хантеру пришлось значительно сократить число «лидеров», и в результате тенденциозность их подбора стала совершенно очевидной:

«[Список лиц], первоначально отобранных в качестве высших национальных лидеров, включал в себя 178 бизнесменов, 64 финансиста, 32 издателя и представителя массмедиа, и даже 5 дантистов и 5 аптекарей, но только 6 профсоюзных лидеров, 12 политиков, 15 государственных чиновников и ни одного высокопоставленного военного, или члена Верховного суда, или главы научного учреждения, или главаря преступной группировки, или самого Джона Фостера Даллеса»! [Schulze, 1959].

Разумеется, при таком первоначальном отборе кандидатов конечный вывод — что власть в США принадлежит узкой группе знакомых между собой бизнесменов — оказывался совершенно предрешенным. Объективность и достоверность результатов Хантера вызвала серьезные сомнения, а его научной репутации был нанесен непоправимый ущерб. Задача научного описания Власти в целой стране не решается «в лоб», простым опросом нескольких сотен потенциальных лидеров; в отличие от среднего города, люди Власти национального масштаба куда лучше замаскированы и куда лучше умеют держать язык за зубами. Поэтому для успешного решения нашей задачи понадобились и другие методы, и другой социолог.

Им стал Чарльз Райт Миллс [481], великий бунтарь американской социологии, оказавшийся в итоге едва ли не самым цитируемым ее классиком. В истории науки он так и остался одиночкой, создавшим собственный социологический метод — «критический радикализм», — но не оставивший после себя научной школьг. Тем не менее за свою короткую жизнь Райт Миллс сделал больше, чем любой другой социолог XX века; в своей «стратификационной трилогии» [482] он подробно проанализировал современное ему американское общество, а в наиболее цитируемой своей книге — «Социологическое воображение» — обосновал собственный взгляд на социологию как науку, не оставив камня на камне от господствующих в те годы структурно–функционального и эмпирического подходов. Локализация и анализ правящего класса такой развитой страны, как США, требовали усилий именно такого ученого — не признающего никаких авторитетов, самостоятельно ставящего перед собой масштабные научные задачи и находящего необычные способы их решения.

«Человеческая» биография Райта Миллса выглядит типичной для ученого XX века: родился в семье из среднего класса (отец — страховой агент, мать — домохозяйка), учился сначала в школе (Даллас), затем в университетах (сначала в Техасском университете в Остине, потом в Висконсинском университете в Мэдисоне), получил степень Ph. D по социологии, и дальше работал социологом — сначала как профессор Мэрилендского университета (1942), потом — в знаменитом Бюро прикладных социальных исследований при Колумбийском университете (Нью–Йорк), и в самом Колумбийском университете. Никакого выходящего за рамки академической среды жизненного опыта (в отличие от Хантера), никаких видимых поводов быть недовольным. Но за фасадом этого внешнего благополучия скрывался личный бунт Чарльза Райта Миллса против буржуазного общества, с устройством которого он никак не желал смириться [483].