Королева войны - Феликс В. Крес

Княгиня задрала подбородок, повернулась и пошла на палубу. Лодка с посланником как раз причаливала к боку (кажется, борту?) корабля.

Погрузка солдат и военного снаряжения шла быстро. Никто не ждал, пока все отряды окажутся на воде, возникла бы лишь никому не нужная толкотня. Как только гвардия оказалась на баржах, из управления порта сразу же дали сигнал к выходу из залива в реку. Ленивое течение по очереди подхватывало лодки и тащило на юг. Матросы с шестами и широкими веслами ловко поставили корабль ее высочества между баржами гвардейцев, во главу колонны выдвинулась изящная лодка лоцманов. Ее высочество с новым любопытством наблюдала за этими маневрами, и разглядывание обоих берегов реки наскучило ей не скоро. Кроме двух опытных знатоков русла, показывавших дорогу первой барже, на каждой лодке имелись собственный рулевой и лоцман, одновременно являвшийся командиром экипажа. Эзена поинтересовалась, не помешает ли вести корабль, после чего забросала взволнованного, сминавшего в руках шапку кормчего целой лавиной вопросов. Ей хотелось знать, каким образом организовано движение на реке, могут ли лодки расходиться, каким образом самые тяжелые грузы тянут против течения, вверх по реке. Лоцман показал ей тропинку на левом берегу, по которой обычно ходили тащившие тяжелые баржи мулы, и объяснил, что есть, правда, две бухты, в которых можно поставить на якорь лодки, ожидая, пока проплывет идущая с другой стороны колонна, но обычно движение регулируется, баржи группируются во флотилии, и их выпускают только тогда, когда в порт входит флотилия с противоположной стороны или лодка с известием, что путь свободен. «А уж сейчас, ваше княжеское высочество, — объяснял он, — сейчас никто по реке не ходит, только мы. Были даны распоряжения, ваше княжеское высочество ведь знает от прекрасной госпожи Хайны, когда она была тут четыре дня назад, а потом еще из Нетена». Этого было недостаточно; у княгини имелось еще с полсотни «но» и «почему». Анесса зевала за столом, не в силах поддерживать беседу со странно угрюмым посланником (у Готаха порой бывало плохое настроение). Она помахала рукой замеченным на берегу лесничим, которые под предводительством своего офицера-кота маршировали по тропинке для мулов. Больше для нее развлечений не нашлось — до самого вечера, когда начал моросить мелкий дождь и Эзене пришлось вернуться под крышу из парусины. Зажгли фонари, подали ужин.

Время в пути пролетело довольно быстро. Эзена и Анесса выспались на все времена, поскольку выбрались из кровати только на следующий день перед полуднем. Мягкое покачивание корабля, плеск воды за бортами и кормой, потрескивание обшивки и холодное дыхание реки отлично способствовали сну. Хуже пришлось Готаху, который всю ночь вертелся на твердых досках стола, пока наконец под утро, разозлившись, не вылез на палубу и только там смог немного поспать, сидя на мягком кресле и опираясь на второе ногами. Два заспанных страшилища — ибо ни княгине, ни ее Жемчужине не хотелось причесываться перед завтраком, не говоря уже о подкрашивании бровей и ресниц или подрумянивании щек, — полдня провели за едой, разговаривая на такие темы, что у посланника на спокойной реке едва не началась морская болезнь. Он начал всерьез задумываться, не будет ли так постоянно. Возможно, комендант Йокес мог бы найти ему какое-нибудь занятие при войске? Женщины, как оказалось, даже самые необычные, были попросту страшными. Среди немногочисленных имевших хоть какой-то смысл замечаний широко разливалась невыносимая бабская болтовня обо всем и обо всех без исключения, подкрашенная преувеличениями, издевками, а под конец анекдотами и шуточками. Посланник держался мужественно, но, услышав два анекдота, рассказанных брюнеткой, и один, четыре раза начатый и так и не законченный блондинкой, сбежал в пустую надстройку и сидел там, размышляя о Громбеларде. Он также немного подумал о Кесе, с которой целыми днями мог разговаривать об истории Шерера и которая не разевала рот даже тогда, когда он рассказывал о Шерни, поскольку у нее имелось собственное мнение и собственные мысли, нередко достойные внимания. Она могла запомнить использованные им доводы и прийти с ними на следующий день, обратив часть из них себе на пользу и указывая на те места, где мудрец Шерни противоречил сам себе. Она была просто бесценна. Он ошибался, доказывая Эзене, что в Сей Айе ничего больше о Шерни уже не узнает. Ничего нового не увидит — возможно. Но он полгода приводил в порядок знания, которые получал всю свою жизнь. В этом ему помогала та, кто не начинал четыре раза один и тот же анекдот, чтобы наконец рассказать его до конца. Мужчины бывали умными или глупыми. Но женщины… собственно, пожалуй, все, кроме одной… бывали умны и глупы одновременно. Ее высочество Эзена, как только переставала быть княгиней, сразу же становилась двадцатипятилетней девицей, думавшей любой частью тела, но только не головой… Проницательная первая Жемчужина, которая вернулась из зимнего путешествия, таща для своей госпожи на поводке весь Дартан, за столом под парусиновой крышей, на речном корабле, наверное, не сумела бы даже сосчитать до десяти… Впрочем, все они были такими, без исключений! Та, которую он считал самой умной, следы беременности воспринимала как нечто унизительное, к тому же не пришла с ним попрощаться, когда он уезжал. Ни с ним, ни с кем вообще, даже со своей госпожой. Именно так и можно было дружить с женщиной.

Поздним вечером (было уже совсем темно), когда оказалось, что они подплывают к Нетену, княгиня и ее Жемчужина впали в панику. Служанки в тусклом свете фонарей причесывали и подкрашивали своих хозяек, поправляли кое-как зашнурованные военные платья, рылись в объемистых сундуках в поисках требуемой обуви. Готах, полгода проживший во дворце, никогда не видел, как выглядит жизнь женщин с изнанки. Ежедневные беседы за столом, достаточно пустячные (а какими еще они могли быть?), длились недолго. Многочисленные разговоры с княгиней всегда касались конкретных вопросов. Рубашка, которую носила ее высочество вместо платья, была проявлением бунта — это он понимал, поскольку каждому порой хотелось сделать что-нибудь неумное (он сам, будучи в дурном настроении, мог попросту весь день не вставать с кровати). Но теперь, на борту небольшого корабля, скрыть что-либо было невозможно, становилась видна повседневность, обычно скрытая в бесчисленных комнатах дворца. Готах уже понял, что будет стоять на коленях перед Йокесом, будет носить за ним миску с супом, дуть на ложку и подавать остуженную пищу прямо в рот, лишь бы получить какое-нибудь занятие и попасть в палатку с военными урядниками, офицерами, да пусть даже с поварами.

Баржи гвардии, ловко лавируя между снабженными фонарями буями (множество подобных светящихся буев обозначало на реке фарватер), приближались к ярко освещенной пристани. Быстро маневрируя на своих крошечных лодочках, портовые лоцманы выделяли места причаливающим судам, направляя другие на рейд. Для корабля ее высочества было предусмотрено свободное место. Вскоре сбросили трап, и княгиня в сопровождении телохранительниц, первой Жемчужины и посланника сошла на набережную. Прибывших ожидали выстроившиеся в ряд спешившиеся конники отряда Дома. Выгружающиеся со своих барж гвардейцы несколько искоса поглядывали на элиту конницы Сей Айе, присланную неизвестно зачем, словно их эскорта было недостаточно. Оба отборных подразделения издавна соперничали за звание лучшего отряда ее княжеского высочества. Однако Йокес вовсе не желал возобновлять соперничество, ему хотелось лишь принять княгиню сообразно ее рангу и обеспечить исполнение необходимого церемониала. Комендант давно уже безвылазно сидел в военном лагере; Эзена не без удивления заметила, что он похудел, двигался более энергично, а голос у него был как военная труба — в тишине Доброго Знака ему не приходилось кричать на солдат, но здесь, среди портового шума, негромкой команды никто бы не услышал. Конники ударили перчатками о щиты; Йокес в сопровождении Хайны приветствовал княгиню в Нетене. Комендант обменялся многозначительным взглядом и мимолетной улыбкой с Анессой, что наблюдательная Эзена сразу же заметила.