Гобелен с пастушкой Катей - Наталия Новохатская

И даже в таком случае он не смог бы поручиться за благоприятный исход дела. Дмитрий Иванович способен включить в круг заподозренных лиц Марину, тещу и Гарика, всем пришлось бы доказывать свою невиновность в судебном порядке.

— Не смущайся, прелестное дитя и не держи обиды на коллегу, — пояснил Валентин, отсмеявшись. — Ему хотелось ещё до экспертизы исключить насильственную версию, поэтому он прорабатывал все варианты. Кроме нас их, видно, немного. В нашем вполне понятном случае есть только одна неясная зацепочка. Почему в конторе, как на грех, сидела посторонняя девушка и какое она имеет отношение к детективу-конкуренту. Подтвержденная тобою гипотеза в рамках семейных ценностей его вполне успокоила, я надеюсь. А вот чистая, как слеза правда о наших невинных связях и детективном прошлом могла насторожить. Сама понимаешь, нужно это нам, как гвоздь в стуле.

Теперь, когда ты ему много рассказала про мою жену, ее подругу и ваши детские шалости, он думать о нас забудет и станет рыть в нужном медицинском направлении. Конечно, если не выяснится, что к Муратовым вломились третьи лица и произвели указанные действия. Но и тогда Дмитрий Иванович вряд ли вернется к нам, ибо нужен мотив, а у нас он его не отыщет, хоть застрелится. Он и сам это знает. Исходя из вышеизложенного, версия о нападении на жену и самоубийстве на почве помешательства устроит всех, это кроме того прочего, что она самая вероятная. Эх, дитя, проворонила ты мне клиента, упустила! Ну и я хорош, анализ произвел, бедняжку Вику предупредил и отправил бумажку клиенту по почте, в соответствии с его личной просьбой. Я, когда с Викой в последний раз виделся, т в ее присутствии мужу позвонил, уведомил, что анализ готов. Он буркнул неприветливо: «У вас в машине есть адрес, пришлите…» Ни спасибо, ни до свиданья не сказал, не тем будь помянут.

— Отче, знаешь, меня тоже гложут угрызения, — созналась я в ответ. — Может быть, нам Викторию в больнице навестить? Она меня просила: мол, позвоните, Катя, а я про нее напрочь забыла.

— Делает честь твоему доброму сердцу, дитятко, — Отче оценил порыв. — Я и сам думал, даже справлялся в больнице. Пока нет, нельзя. Потом, ради Бога, навестим Вику. Такая девочка — на миллион одна, а с психом связалась, и вот что вышло. Зато теперь вдова. Пробудет ею недолго, если лицо не сильно порезано. Хотя в этом случае можно и со шрамами, ей все пойдет. Только, знаешь, ты для больницы опасный посетитель, дитя! Вон таксиста пошла проведать, а он возьми и помри. Как бы с Викой того не вышло. Я лучше к ней друга Пашу возьму, сначала посмотрю, как там с лицом, а потом — как Бог свят — возьму! Уж если наш крокодил жениться надумал, то я ему Вику сосватаю, пока она в шоке. И он мне будет признателен. С такой женой, хоть в Париж, хоть в Вашингтон! Жаклин Кеннеди в молодости…

— Бессердечный ты человек, Отче Валентино, — укорила я. — Девочка едва в живых осталась, а ты ей что сулишь?

— Ревнуешь, крошка прелестная? Сама надумала стать первой леди? Платон мне, конечно, друг, но Вика тебя на любой дистанции обскачет. Ее за наследника престола выдавать можно, не то что за друга Пашу, — не унимался Валентин.

— Отче, я предупреждала, донесу Марине, — пригрозила я. — Мною замечено, ни разу о бедной Вике ты не сказал ни одного дурного слова, одна апологетика. Для тебя нехарактерный и угрожающий симптом. Для семейных ценностей опасно.

— Разве ж виноват я, грешник, что у меня вкус хороший? — внёс оправдание Валька. — Ладно, о прекрасной вдове потом, ее делом пока Дмитрий Иванович занят, а у нас с тобой, если память не изменяет, и другие планы были, окромя совместного посещения прокуратуры. Господи, до чего ты меня довела, ведь до прокуратуры! Пойдем, дитя, пообедаем на воздухе на Гоголевском бульваре, выпьем на твой отъезд бокальчик сухого, потолкуем про Октавию и про друга Пашу. Как у тебя со службой? Сможешь на сегодня проманкировать? Мы тебя потом к твоему юноше доставим в исправности.

— Идею насчет обеда одобряю, сухое тоже пойдет, надо смыть привкус кабинета Шапошникова и за упокой грешной души Муратова выпить, — эту часть плана я одобрила. — Сейчас останови Антона на уголке, я в автомат влезу и всем отзвоню. Только к семи, сделай одолжение, доставь меня домой, а то кроме Гарика там и Верочка будет — даю ей отвальную.

— Все понял, прелестная крошка! Ты не хочешь оставлять их наедине, боишься за его нравственность. Похвально. Однако, зачем жадничаешь, уступила бы малого подружке на часок, потом было бы о чем потолковать. Не все же о супруге Витюше. Отсталый ты человек…

— Спасибо, дорогой, совет твой ценный. Я тогда и Марину приглашу, не возражаешь? У вас тоже будет о чем потолковать потом.

— Прекрасную-то Даму? Сделай одолжение, может, твой самозванец сумеет размочить ее добродетель, я бы в ножки ему поклонился. Поезжай в Штаты, дорогая, поезжай, а я тут доведу мыслишку до ума…

В подобном тоне мы с Отче могли беседовать часами к взаимному удовольствию, надеюсь только, что Антон не слышал, а то мог бы подумать плохо о своем нанимателе. На открытой веранде на Гоголевском бульваре мы скромно и дорого пообедали и за кофеем приступили к полировке плана подхода к Октавии Грэм.

Я доложила Отче, что наниматель Паша простер внимание к делу до того, что предоставил в мое распоряжение свою заокеанскую подругу, бывшую француженку, ныне профессора американского университета, жену американца и владелицу особняка, некую даму Жанин. Она готова содействовать моей миссии, связаться с искомой Октавией, затеять разговор и скромно удалиться после — все это из уважения к другу юности Полю. Мне лишь остается задать на иностранном языке главный вопрос, каковой нам сейчас хорошо бы сформулировать.

— Однако силен твой друг Поль! — восхитился Валентин. — Теперь мне всё ясно, он заранее ситуацию проработал, одни дамы в схемах! Понятное дело, мне среди вас места нету, все будет в кружевах и парфюмерии. Со слезами и вздохами, перстами легкими, как сон. Октавия, бедняга и не заметит, как две европейские подружки Поля вынут из неё секреты и тайны наманикюренными пальчиками. Отменно картишки раскинуты! Чувствуется порода, как ни верти. Иезуит!

В ответ на мой доклад Валентин выложил парочку биографических подробностей из жизни нанимателя и друга Поля. Окольными путями в начале расследования Валентин выяснил, что папаша нанимателя в свое время занимал генеральские должности в конторе очень серьезного назначения и даже политики был не чужд.

Старший брательник Поля пошел по наследственным стопам и дослужился до хороших должностей на одной из секретных служб, нет, не на той, которую ты имеешь в виду, на другой, тоже секретной и серьезной.

А наш дружок Паша с младых ногтей наследственной традицией манкировал, ударился в раскол, вольнодумство и оппозицию всяческого рода. В основном, правда, умственного порядка. Тем не менее, в отличие от других наших знакомых ему практически все сходило с рук. Папаша и братик, не радовались особо, но младшенького в обиду не давали, позволяли что угодно. Но и Паша, говорят, вел себя невзирая на страшноватое родство безупречно, никто его в откровенностях с родными не заподозрил. Скорее, наоборот, отстаивал от них академические свободы, так что был нарасхват в ученых кругах, где ощущалась потребность в таковых. На долю остальных, понимаешь ли, тоже толика свобод доставалась. Поэтому он и позволял себе вольные мысли и поведение. Одним словом, enfant terrible…