Аракчеев - Владимир Томсинов

Весьма примечательно и следующее письмо Настасьи Аракчееву, писанное в 20-е годы: «Отец мой и милый друг. Я в любезном вашем Грузино. Ах, как я покойна. В нем жалаю служить и умереть. У нас все, слава Богу, здоровы, а работы идут хорошо и будем стараца все зделать по вашему приказанию. Теперь зачну приготовлять занавески в гостину комнату и царковны работы… О, друг, граф, дай Бог, чтоб вы были здоровы и я могла б вам служить. Одна мысль утешает меня — люби меня, не миняй на времиных обажательниц, которые все свое хитрости потребляют для улавления любви, а вы знаете свое здоровье. Сие мучит вернова и преданова друга и слугу. Цалую ручку несколько рас».

Письма Настасьи к Аракчееву — одновременно и ни о чем, и обо всем: о делах и любви, о порядке в имении и состоянии здоровья, о людях и животных с птицами, о жизни и смерти, с клятвами и ревностью, с благодарениями Богу и графу. Они просты и непосредственны — натура Настасьи, как в зеркале, отражается в них. Она была графу и любовницей, и слугой и, кажется, очень успешно играла обе эти совсем непохожие одна на другую роли…

Благодаря своей домоправительнице Аракчеев знал все, что происходило в его имении. Минкина хорошо поняла характер графа и старалась доносить ему даже о таких мелочах, на которые другой хозяин не обратил бы внимания. 19 января 1817 года Алексей Андреевич писал своему дворецкому и по совместительству музыканту Ивану Некшинскому: «Настасья Федоровна докладывала мне, что ты ей донес о Власе Дмитриеве, как он ходил без позволения на поседки и надевал мое платье, за что я объявляю тебе мою благодарность и очень доволен, что ты справедливо исполняешь свою должность. Надобно и всегда быть таковым и обо всем доносить, что есть дурнаго. Каковая усердная твоя служба будет и Богу приятна и мною не оставится без вознаграждения».

Маленькая сия записочка, собственноручно начертанная графом Аракчеевым, лучше многих пространных описаний историков показывает, какие порядки, какой дух господствовали в его вотчине. Можно назвать дух этот «аракчеевщиной», но нельзя не признать при этом, что ничего удивительного он не представлял. Доносили друг на друга чиновники и помещики. Следил за сановниками и доносил императору об их действиях, как мы знаем, и сам Аракчеев. Следили и за графом. По некоторым сведениям — по поручению Александра I, не доверявшего никому из своего окружения.

И в вотчине своей, и в военных поселениях Аракчеев строил новую жизнь, не похожую на ту, что была в иных местах. Строил увлеченно, не жалея ни себя, ни других, надеясь облагодетельствовать своих подопечных и поразить воображение посторонних. И в результате трудов его действительно выходило новое, небывалое прежде общество. И казалось бы, вполне удобное для жизни. Но обитатели нового мира, созданного графом-строителем, почему-то были недовольны. Пусть не все, но в очень большом количестве. Почему так получалось?..

***

В 1871 году журнал «Русский вестник» опубликовал статью П. К. Шебальского «Военные поселения и граф Аракчеев». В ней помимо прочего говорилось: «Если читатель захочет вникнуть в сущность этого оригинального учреждения, то оно должно будет, кажется, представиться ему чем-то вроде огромной военно-рабочей коммуны. В самом деле, наши поселения были осуществлением в самых широких размерах многих сторон программы коммунистов. Вступая в военные поселения, человек переставал принадлежать себе и становился вещью той коллективной единицы, которую Фурье назвал фаланстерой, а Аракчеев военными поселениями. Предупреждая социалистические теории нашего времени, Аракчеев сделал все человечески возможное для удовлетворения материальным потребностям людей и для благоустройства поселенной общины: отличные дороги, чисто содержимые дома, многочисленные школы с направлением вполне реальным, ссудные, банки, заводы, большое развитие ремесленного производства, почты, пожарные команды, больницы, даже особые домы для инвалидов — все это было устроено нашим сановным коммунистом. Труд был его божеством, польза была его лозунгом, точно так же как у новейших позитивистов… И подлинно, что могли бы возразить Аракчееву адепты известной социальной доктрины? На какое темное пятно могли бы они указать в этой светлой картине? Аракчеев был несколько суров, скажут? Но нежнее ли его были те социальные реформаторы, которым случайно попадала в руки власть, и разве суровость не неизбежна при всякой ломке, при всякой реформе? — говорят люди, провозглашающие себя наиболее прогрессивными».

Согласимся, приведенная оценка военных поселений, организованных графом Аракчеевым, вполне справедлива.

Отсветы могущества графа Аракчеева падали и на близких к нему людей. И они переставали быть просто родственниками или друзьями.

Его мать не могла уже оставаться только матерью: сановники пресмыкались перед ней так же, как и перед ее сыном-временщиком. Последние годы своей жизни Елисавета Андреевна много ездила: к сыновьям в гости, по родственникам, по святым местам. Едва в каком городе она останавливалась, как сановники-чиновники тут же спешили к ней изъявить свое почтение. В сентябре 1815 года проездом в Тихвин она остановилась на короткое время в Новгороде, и гражданский губернатор H. H. Муравьев, незадолго перед тем вступивший в должность, сменив строптивого Сумарокова, не успел навестить ее у себя в городе. В сильном душевном расстройстве его превосходительство не нашел ничего лучшего, как обратиться к самому Аракчееву и просить у него прощения: «Боже мой, как я сокрушался! Виноват! Причитаю какому-либо злобному намерению против только вступившего губернатора, что лишили меня счастия, живейшего наслаждения благодарности — целовать милостивую руку родительницы моего благодетеля. У меня слезы наслаждения на глазах… Я мучусь этим лишением».

Когда в 1819 году тверской губернатор сменил в Бежецке городничего, он немедленно сообщил об этом Аракчееву, заметив, что подыскал на эту должность расторопного человека, которому «поручил быть в точном повиновении у Елисаветы Андреевны относительно могущих встретиться ей нужд».

Будучи в звании матери временщика, Елисавета Андреевна вела большую переписку и по этой причине вынуждена была держать при себе целую канцелярию из крепостных писарей. Не только родственники, соседи, знакомые, но и совершенно посторонние люди обращались к ней за протекцией в определении своих сыновей на учебу или на должности. Письма Елисаветы Андреевны к сыну были полны разнообразных просьб об устройстве тех или иных молодых офицеров на какие-либо выгодные места. Алексей Андреевич обыкновенно все подобные просьбы своей матушки выполнял, если не было к тому препятствий.

Нередко Елисавета Андреевна просто-напросто пересылала сыну полученные ею письма с просьбами об определении на службу, и Алексей Андреевич уже действовал так, как будто просьба эта была обращена непосредственно к нему. Так, в августе 1818 года с письмом к Елисавете Андреевне обратилась Е. Голенищева-Кутузова: «Принося вам чувствительную благодарность за участие, которое вы в просьбе моей принимать изволите, имею честь отвечать на благосклонное ваше письмо со всею искренностию, потому что вы сами мне сие позволили. Вся моя просьба и все мое желание в рассуждении моего сына состоят в том, чтобы он находился под покровительством Его Сиятельства Графа Алексея Андреевича и служил под собственным его начальством, что я всякому другому месту и всякому для него щастию предпочитаю. Будучи сами матерью нежною, вы легко себе представите, сколько я должна буду почитать себя щастливою, ежели сын мой будет иметь начальником и покровителем человека столько всеми почитаемого, столько справедливого и столько безпристрастного. Почему смею совершенно надеяться, что вы милостивое ваше обещание исполнить не откажетесь». Это письмо мать переслала сыну[190], и тот принял требуемое участие в судьбе молодого человека.