Стрелок. Путь на Балканы - Иван Оченков

— И как же ты думаешь добраться до этих денег?

— Каком кверху! Как я, по-твоему, георгиевским кавалером стал?

— Если эти поставщики действительно повезут деньги, им дадут хорошую охрану! Будешь со своими воевать?

— В чистом поле с казаками? Ты меня опять за кого-то другого принял! Все просто, деньги обычно получают после обеда, а на ночь выезжают только шибанутые, вроде твоего Мирчи. Так что ночь они по любому переночуют здесь.

— Ты с ума сошел! Тут ставка вашего царевича, охраны больше чем на шоссе Киселева.[90]

— Вот именно, поэтому никто ничего подобного не ожидает.

— Хм, — задумался Михай. — А ведь дело может и выгореть. Как ты узнаешь, что они уже получили деньги?

— Они регулярно отправляют телеграммы свои сообщникам через нашу станцию. Я там часто бываю, так что узнаю.

— Хорошо. Мне нравится твой план, но тебе следовало раньше посвятить меня в детали. Тут нужны особые люди, не такие как Мирча.

— Пока есть я, тебе никто не нужен. Они меня видели при штабе и запомнили. Если я приду с посланием, они не забеспокоятся.

— Умно!

Переговорив с главой местного криминалитета, Будищев направился прямиком в госпиталь, где, к своему немалому удивлению, застал Федьку Шматова, пришедшего проведать Лиховцева.

— Граф! — радостно воскликнул тот и приятели крепко обнялись.

— Здорово, — похлопал его по плечу Дмитрий. — Ты как здесь?

— Да батальон наш сюда перекинули, сказывают, для охраны его высочества цесаревича.

— Да иди ты!

— Вот тебе крест!

— А наша команда?

— Дык нету таперича охотников. Потери уж больно большие, так их с стрелковой ротой его благородия штабс-капитана Михау слили, а Гаршин при нем в субалтернах.

— Чудеса! А Линдфорса куда дели?

— И он там же. Я же говорю — потери большие!

— А Николаша?

Услышав имя Штерна Федька помрачнел, стащил с головы кепи и хмуро буркнул:

— Погибли Николай Людвигович.

— Ты что, с ума сошел?

— Эх, да лучше бы я ума лишился!

— Как это случилось?

— Да черкес один пленный, чтобы ни дна ему, ни покрышки! Уж и не знаю, что ему приблазнилось, а только увидал он у барчука кинжал, что тот носил все время, да как кинется… говорил, братний ножик тот, вот какая беда.

— Твою мать! А вы что же?

— А что мы? Пока кинулись, дело-то все сделано. Оно, конечно, башибузук долго не зажился, а Штерна теперь не вернешь!

Под конец своего печального повествования Шматов даже прослезился, а Будищев напротив, чувствовал подступающую к горлу ярость. Хотелось что-нибудь сломать или пойти подраться, чтобы в жаркой схватке забыть о горечи утраты.

— А вот и они, — раздался за спиной звонкий голосок Геси, и приятели застыли как громом пораженные. — Смотрите, Алеша, вот где они спрятались!

За сестрой милосердия ковылял на своей деревяшке улыбающийся Лиховцев, которого та, очевидно, ходила звать. В последнее время он много тренировался в ходьбе и она уже не вызывала прежних затруднений, но все равно, сравниться с легкой на ходу девушкой он не мог.

— Здравствуйте, барышня, — почти всхлипнул Федька.

— Что случилось, отчего вы плачете? — принялась расспрашивать она, но здоровый деревенский парень не мог найти в себе сил, для того чтобы ответить и лишь отворачивался, не в силах взглянуть ей в глаза.

— Боюсь, у Федора плохие новости, — хмуро пояснил Дмитрий.

— Что за новости? — улыбаясь, спросил запыхавшийся Алексей, расслышавший только последнее слово.

— Наш друг погиб.

— Кто…как погиб?

— Да вот так! Это война и на ней убивают.

— Этого не может быть, — потрясенно прошептал Лиховцев, но его слова прервал горестный крик Геси.

Убитая горем девушка заголосила так, что в госпитале стали выглядывать из окон, а из дверей вышел привлеченный криками солдат. Друзья попробовали успокоить ее, но не тут-то было. Она рвала на себе волосы, выкрикивала нечленораздельные проклятия и казалась совсем обезумевшей. Первым опомнился Будищев и, схватив извивающуюся сестру милосердия в охапку, потащил ее внутрь здания.

— Что случилось с мадемуазель Берг? — недоуменно спросил вышедший на крики Гиршовский.

— Истерика! — крикнул ему Дмитрий, с трудом удерживая ее. — Вколите ей что-нибудь успокаивающее или типа того…

Аристарх Яковлевич не очень понял, отчего его подчиненной надо делать укол, но общий смысл рекомендации был понятен, и врач схватился за склянку с эфиром. Намочить салфетку, и прижать к лицу девушки было минутным делом, и скоро она обмякла в руках Дмитрия.

— Что же все-таки произошло?

— Она узнала о гибели жениха!

— Ужасная трагедия, — сочувственно вздохнул Гиршовский.

— Как сказать.

— Что-то я не понимаю…

— Просто она не знает, что незадолго до смерти он успел жениться на другой.

— Час от часу не легче! Постой, братец, а мне ты зачем об этом рассказал?

— Потому что наш полк близко, и вы вполне можете узнать эту историю от брата. Мирон Яковлевич человек словоохотливый, к тому же был среди гостей этой свадьбы.

Из госпиталя Шматов и Будищев поначалу шли молча. После душераздирающей сцены разыгравшейся у них перед глазами говорить не хотелось совершенно. Да и разве поможешь словами такому горю? Первым в себя пришел, как обычно неунывающий Федька.

— Ты сам-то, Граф, как поживаешь?

— Надо бы лучше, да уже некуда, — отшутился Дмитрий.

— Нет, ну, правда? В полку чего только не болтали, даже что тебя ординарцем к наследнику-цесаревичу взяли!

— Да или ты, — засмеялся унтер.

— Вот тебе крест! — с жаром продолжал приятель. — Сказывали даже, что в офицерский чин произвели без экзаменов и орден дали!

— О как! А что еще толкуют?

— Дык, разное. Был даже слух, что судили и в арестантские роты…

— Тьфу ты пропасть. Замолчи Федор, а то накаркаешь!

— Ты чего, Граф? — изумлению солдата не было предела. — Неужто…

— Ох, дружище, кабы ты знал, какого я косяка упорол совсем недавно… хотя, если вы с ребятами здесь, может и вывернусь.

В ночь на двадцать второе января пришло долгожданное известие о перемирии. По его условиям османы должны были оставить города: Рущук, Разград, Джумму, Осман-базар и Котел, после чего эвакуироваться. Боевые действия закончились и теперь военные должны были уступить место дипломатам. Стычки и перестрелки практически прекратились, поскольку никому не хотелось погибать после окончания войны.