Двадцатое июля - Станислав Рем

Черчилль наполнил бокал коньяком и процедил сквозь зубы:

— А вот тут, мой дорогой друг, вы ошибаетесь. Дважды. Во-первых, вы забыли о скорых выборах. Когда голос каждого британца будет или за нас, или против нас. А во-вторых… У немцев есть что нам предложить. Причем то, что нас очень даже интересует.

— Вы имеете в виду новое оружие? — Хьюз отказался от коньяка и потому чувствовал себя в пьющей компании несколько неуютно.

— Совершенно верно. Как вам известно, господа 13 июня мы с президентом Рузвельтом подписали документ о сотрудничестве в атомном проекте. Исключительно друг с другом. Но вы же знаете нашего американского друга: он сделает все для того, чтобы в любом деле встать над всеми. В том числе и здесь. Ко мне поступила, пока еще, правда, непроверенная, информация, что мистер Рузвельт детально и довольно скрупулезно обсуждал с генералом Гроувзом вопрос о максимально полном контроле над всеми урановыми месторождениями мира

— И в Южной Америке? И в Африке? — Хьюз бросил взгляд на карту, лежавшую на столе.

— Представьте себе. А это говорит о том, что Америка хочет стать лидером в данной сфере деятельности и диктовать свои условия. В том числе и нам. В американском сенате некоторые демагоги высказывают требования о предоставлении Индии независимости. Настаивают на том, чтобы мы оставили завоевания наших отцов. Можете себе представить? А президент молчит. У них, видите ли, демократия! А что кроется за той демагогией, а? А то, что за ней скрывается дядюшка Сэм, который быстренько придет на тепленькое, только что нами освобожденное место. И воспользуется нашими завоеваниями. И козырной картой станет атомный проект. Кто будет иметь атомную бомбу, тот и станет диктовать условия. Согласитесь, подобного мы им позволить не можем. А потому следует срочно установить контакты с теми, кто контролирует работу над новым оружием в Германии. Нам нужно опередить американцев.

— Но это сродни измене.

— В политическом словаре, мой дорогой Кадоган, — премьер-министр одарил аристократа тяжелым взглядом, — нет слова «измена». Есть словосочетание «государственная необходимость». Именно данное словосочетание мы й должны использовать. — Он одним глотком осушил бокал и с громким стуком вернул его на стол. — Именно государственная необходимость. И ничто иное.

* * *

Глава абвера сел в предложенное кресло, спрятал дрожащие руки в карманы пиджака. Канарис напоминал сейчас беззащитного старичка-пенсионера. Но в голове этого с виду божьего одуванчика роились далеко не старческие мысли.

«Итак, — рассуждал бывший адмирал, наблюдая за Шелленбергом, — Гиммлер ждет от меня выхода на союзников. Либо через Испанию, либо через Ватикан. Будь я на месте Гиммлера, выбрал бы второй вариант. В Испанию меня пускать нельзя. Я там как рыба в воде. Пусти меня в Мадрид — превращусь в тень и тут же испарюсь. А потому нужно исходить из второго варианта. Вопрос: захотят ли пастыри Божии входить со мной в контакт в конце войны, да еще как с человеком Гиммлера? Ведь они наверняка были извещены о моем длительном нахождении под арестом». Канарис чертыхнулся: будто сейчас он свободен! И тут же ответил себе: «Захотят. Если Гиммлер предложит им нечто. Из чего будет состоять это «нечто» — вопрос второго порядка. А вот вопрос первого порядка выглядит иначе и важнее: что ждет меня после того, как я установлю контакт Гиммлера с Ватиканом? Да, трудно сориентироваться в создавшейся ситуации. Но воспользоваться ею нужно. Хотя бы для того, чтобы потянуть время. Спасти жизнь и себе, и родным можно сейчас только при условии качественного затягивания времени. Придумывать различные убедительные варианты для встреч со священниками. Сделать все для того, чтобы Гиммлер осознал необходимость и моего присутствия в переговорном процессе. В конце концов, убедить святош, что с самим рейхсфюрером напрямую дело иметь нельзя. Второй фронт открыт. До падения рейха остались считанные дни. Вот эти дни мне и нужны. А после появится вторая задача: выждать момент. Как только американцы через католиков узнают, что силы рейхсфюрера значительно слабее, чем он это им представит, всем встречам наступит конец. Гиммлер им станет просто неинтересен. И ни о каком соглашении речи уже идти не будет. А это верная смерть».

Шелленберг, аккуратно поддернув брюки, присел в кресло напротив:

— Честно говоря, общаться с вами мне было бы приятнее в вашем кабинете.

— Мне тоже. Но ничего, привыкну и к новой обстановке. Вы хотели пообщаться со мной по поводу кабинета?

— Конечно, нет. — Шелленберг старался подбирать слова как можно точнее. — Вы во время ареста серьезно подумали, что я работаю на Мюллера?

— А разве не так?

— Мы с ним ненавидим друг друга. И вам это прекрасно известно.

— Иногда ненависть переходит в другие чувства.

— Только не в нашем с Мюллером случае, — глава внешней разведки вымученно рассмеялся. — Мы — конкуренты. А потому ненависть — главный двигатель наших взаимоотношений.

— Значит, вы пришли поговорить о ненависти?

— Опять не угадали. Я пришел заключить с вами перемирие. Перед нами стоит общая задача, и от того, как мы ее выполним, будет зависеть будущее. И ваше, и мое. — Шелленберг говорил медленно, слегка растягивая слова, как бы обдумывая их.

— Откровенность за откровенность. — Канарис не смотрел на собеседника. — Мне неприятно с вами работать. И вы должны знать об этом. А говорю затем, чтобы в наших отношениях не было недомолвок. Но также понимаю, что иного пути у меня нет. А как быть дальше, решайте сами.

Бригадефюрер усмехнулся, провел ухоженной мягкой ладонью по тщательно выбритому подбородку:

— Благодарю за откровенность. Послушайте, адмирал, как вы смотрите на то, чтобы покинуть этот дом и отобедать в каком-нибудь ресторане? Думаю, вы наверняка соскучились по хорошей немецкой кухне. — С последней фразой Шелленберг пододвинул к адмиралу карандаш с листком бумаги, на котором перед тем вывел крупными буквами: «Напишите, в какой?».

Адмирал, не скрывая ядовитой усмешки, начертал снизу ответ: «“Эксельсиор”, И не в ресторане, а в номере».

Шелленберг утвердительно кивнул:

— Что ж, господин адмирал, давайте покатаемся по Берлину. Заодно полюбуетесь, во что его превратили союзники.

* * *

Господин группенфюрер, — оповестил Гюнтер, приоткрыв дверь, — последняя информация по Берлину.

Мюллер кивнул на стол:

— Положи, сейчас просмотрю. И еще. Тебе следует поехать к жене Мейзингера и сообщить ей, что… — Мюллер запнулся. — Ну, в общем, ты понял.

— Да, господин группенфюрер. — Гюнтер преданно смотрел на начальника.

— Постарайся найти такие слова, чтобы… — «Мельник» задумался. А какие можно найти слова, чтобы успокоить жену покойного? — Одним словом, сориентируйся на месте.

— Слушаюсь, господин группенфюрер.

Гюнтер покинул кабинет. Гестапо-Мюллер вынул из сейфа небольшую металлическую коробку, раскрыл ее. В ней находились контрабандные гаванские сигары. Всего шесть штук. Ими шеф гестапо баловал себя только в самых крайних случаях. Сейчас, как он посчитал, настал именно такой. Следовало снять нервное напряжение, и хороший табак мог в этом помочь.