Капут - Курцио Малапарте

– И что он вам ответил? – спросил Отто фон Бисмарк с ироничной улыбкой.

– Что еще нельзя сказать, кто выиграет войну, но уже известно, кто ее проиграл.

– И кто же? – спросил фон Бисмарк.

– Польша и Италия.

– Не слишком интересно, кто проиграет, – сказала Анна Мария, – интереснее знать, кто выиграет.

– Не будьте такой прямолинейной, – сказал Анфузо. – Это государственная тайна. Не правда ли, это государственная тайна? – обратился он к фон Бисмарку.

– Naturellement, – сказал князь Отто фон Бисмарк.

– В своих суждениях Галеаццо иногда бывает очень неосмотрительным, – сказал Филиппо Анфузо. – Если бы стены его кабинета в палаццо Киджи и стол Изабеллы умели бы говорить, Муссолини и Гитлер услышали бы кое-что пикантное.

– Ему надо быть поосторожнее, – сказала Жоржетт, – ведь стол Изабеллы – говорящий.

– Encore cette vieille histoire![452]– сказал фон Бисмарк.

Когда в начале 1941 года на встрече в Бреннеро Гитлер передал Муссолини направленный против Галеаццо меморандум Гиммлера, эта новость вызвала в римском свете сначала удивление, потом страх, а потом открытое и злорадное удовлетворение. Но за столом Изабеллы над меморандумом смеялись как над плохой шуткой нерадивой, распоясавшейся прислуги. «Гитлер, да он goujat[453]», – говорила Изабелла. В действительности меморандум метил не так в графа Чиано, как в княгиню Изабеллу Колонну, которую Гиммлер назвал «пятой колонной». В нем со скрупулезной точностью слово в слово и день в день излагались все беседы за столом Изабеллы, и не только слова Галеаццо, Эдды и Изабеллы, замечания особ, известных своим именем, социальным положением в государственных органах или политическим влиянием, не только суждения о войне или о военно-политических промахах Гитлера и Муссолини, Чиано или иностранных дипломатов, часто посещавших палаццо Колонна, – в нем приводились даже светские сплетни, женское злословие, невинные слова о второстепенных лицах, таких, как Марчелло ди Драго или Марио Панса. Острые словечки Эдды о том или ином персонаже, о Гитлере, фон Риббентропе, фон Макензене, рассказы о ее частых поездках в Будапешт, Берлин и Вену; нескромные замечания Чиано о Муссолини или Франко, о Хорти или Павеличе, о Петене или Антонеску; беспощадные суждения Изабеллы о вульгарных любовницах Муссолини и ее горькие предсказания об исходе войны вместе с забавными флорентийскими сплетнями Сандры Спаллетти и скандальными историями каких-то молодых немецких или итальянских артисток с «Чинечитта́», о любовных похождениях Геббельса и Паволини – все это составляло предмет подробнейшего отчета. Бо́льшая часть в нем была посвящена любовной жизни Галеаццо, его непостоянству, ревности его фавориток, развращенности его маленького двора. Что спасло графа Чиано от гнева Муссолини, так это честь, которой была удостоена в меморандуме Гиммлера Эдда. Доклад мог бы привести к гибельным для Галеаццо последствиям, если бы не содержал ни одного слова против Эдды, ни слова о ее любовных историях, об опасных связях ее подруг, о скандалах в Кортине д’Ампеццо и на Капри. Обвинения против своей дочери вынудили Муссолини защищать и своего зятя. Меморандум Гиммлера, однако, посеял сомнения в среде придворных Галеаццо и Изабеллы. Кто сообщил Гиммлеру все детали? Слуги палаццо Колонна? Дворецкий? Кто-то из любовников Изабеллы и Галеаццо? Назывались разные имена; под подозрение попала молодая отвергнутая любовница, чья гордость была уязвлена сместившей ее соперницей. Каждая «вдовица» была тщательно допрошена, осмотрена и обыскана.

– En tout cas, ce n’est ni vous ni moi[454], – сказала Изабелла графу Чиано.

– Moi, sûrement pas[455], – ответил Галеаццо.

– Quelle histoire![456]– сказала Изабелла, воздев глаза к расписанному Пуссеном потолку.

Единственным последствием меморандума Гиммлера стало временное удаление Галеаццо из Рима: он был отправлен в Бари, в эскадрилью бомбардировочной авиации, базирующуюся на аэродроме в Палезе, и на какое-то время в залах палаццо Колонна и палаццо Киджи о нем стали говорить, только понизив голос или с показным безразличием (но Изабелла, хоть и была глубоко уязвлена его «я здесь ни при чем», в глубине сердца оставалась верной Галеаццо, ce n’est pas à son âge qu’une femme peut se tromper[457]); о нем говорили не как о впавшем в немилость, а как о человеке, которого она может настигнуть в любой момент. Выражаясь спортивной терминологией, the ball wasn’t now at his foot[458].

– Je parie, – сказала Анна Мария, грациозно повернувшись к Филиппо Анфузо, – que dans le rapport de Himmler il n’y avait pas un seul mot sur vous[459].

– Il y avait toute une page sur mа femme et cela suft[460], – ответил со смехом Анфузо.

– Toute une page sur Maria? Ah! Pauvre Maria, quel honneur![461]– сказала Жоржетт без тени злорадства.

– Et sur moi? Est-ce qu’il y avait aussi toute une page sur moi?[462]– смеясь, спросила Анна Мария.

– Ваш вопрос, – ответил я, – того же свойства, что и заданный мне однажды генералом Шобертом.

Это было на Украине в первые месяцы русской кампании. Генерал фон Шоберт пригласил меня на ужин в штаб-квартиру командования армией, за столом нас было человек десять. Фон Шоберт спросил меня, что я думаю о положении немецкой армии в России. «Мне кажется, – ответил я, намекая на итальянскую пословицу, – что немецкая армия в России похожа не на цыпленка в пакле, а на цыпленка в степи».

– Ah! Mon Dieu! – воскликнула Анна Мария.

– Très amusant[463], – сказал фон Бисмарк, улыбаясь.

– Ты уверен, – сказал Филиппо Анфузо, – что генерал фон Шоберт понял, что ты хотел сказать?

– Надеюсь, понял.

Генерал фон Шоберт бывал в Италии и немного говорит по-итальянски. Но когда переводчик лейтенант Шиллер, выбравший себе немецкую национальность, хотя сам он урожденный тиролец из Мерано, пытаясь передать смысл этой итальянской пословицы, перевел мой ответ, генерал фон Шоберт сурово, с недоумевающим упреком спросил меня, как это так, что в Италии цыплят держат в пакле.