Красный вереск - Олег Верещагин

— А вон они!

Все рассыпались за деревья, направляя оружие в ту сторону, куда он показывал. В версте, не дальше, на опушке мелькали фигуры вооруженных людей — много, больше, чем было ребят в чете. Неясно только, заметили они горцев, или нет — скорее нет, потому что продолжали передвигаться достаточно открыто. Все, у кого были бинокли, похватали их, уверенные, что увидят врага…

Первым опустил бинокль Олег. Опустил, помедлил и удивленно сказал:

— Вообще-то это может быть галлюцинация от белковой пиши и недостатка зелени. Но я клянусь, что это наши спецназовцы. В смысле — русские. В смысле — с Земли. Братва, а я не чокнулся?!?!?!

* * *

Отряд — не чета — назывался «Славян». Не в честь какого-то мифического героя или реального исторического лица — просто наиболее частым обращением друг к другу среди его бойцов было "славян!" Ничего удивительного в наличии среди защитников Горной Страны части, набранной из русских, хохлов и белорусов, сербов, поляков и болгар вообще-то не было; достаточно вспомнить защиту Стрелково и отряд добровольцев Хайнца Хассе, погибшего там же в боях… Удивительным было другое — эти бойцы-земляне… ЖИЛИ на Мире. Зачастую с родней и семьями.

Рижские ОМОНовцы и разыскиваемые "Гадским трибуналом" сербские четники, оказавшиеся не у дел черноморские казаки и добровольцы батальона «Днестр», АКовцы-поляки, скрывающиеся от властей собственной страны после участия в балканских войнах, адепты неких Русско-Казахских и Северо-Чеченских республик — весь этот отлично вооруженный народ великолепно знал олегова деда, попал сюда не без его «пособничества» и жил «коммуной» где-то за Ключ-Горами, из-за чего и "опоздал к началу драки". Растроганного мальчишку утащили от горцев к отдельному костру и начали активно уговаривать "оставаться с нами", обещая, что "домой вернуть ничуть не хуже смогут" и что "за внука Марычева, случись что, любого натянут по самые помидоры" Олег еле отбоярился, но его еще долго не оставляли в покое.

В конце концов, когда угомонились даже самые настойчивые, Олег остался у догорающего под плетенкой огня рядом с добровольцем по имени Сашка — парнем примерно на три года старше самого Олега. Но Сашка ничуть не задавался и признавал в Олеге равного без оговорок.

— Ты вот, видишь, из хорошей семьи, — говорил доброволец, поглаживая ладонью бесшумный «винторез» с толстой трубой глушителя во весь ствол, — я твоего деда сам не видел, но слышал про него много… Я так врубаюсь, что ты мог бы затариться в их городе или вообще уехать, а ты воевать поперся, дурак, и я за это тебя уважаю… — он сам посмеялся, вздохнул: — А меня не спрашивали, хочу я воевать или не нужно мне это на фик… Знаешь, я ведь в Грозном родился и жил, прикинь! Повезло — как утопленнику. Не, ему больше везет. Он подрыгается минутку и хана, отмучился. А я столько лет дрыгался… Там же русским вообще вилы были. Иначе не скажешь. Все про нас забыли, никому мы на… — Сашка смачно выругался, — не нужны. Вот поставь себе: людьми мы там не считались. А самое поганое знаешь что? Нас скотом считали те, у того в башке ни шиша не было, кроме тройки перевранных кусков из Корана. Я так понимаю — тем, кто под фашистами жил, и то легче было. Хоть не так страшно и обидно… Тут как дело обстоит — у тех государство было бесчеловечное по своему порядку, а у этих — просто бандитское. У тех были разные там Вагнеры и Гете, а у этих — только «травка» и невежество… Вот что было в падлу. Ну, вилы, я уже сказал… Отца у меня убили в 92-м, просто потому, что по-чеченски на какой-то там вопрос ответить не смог. Тогда же и мать украли — просто ушла на улицу и не вернулась. Я из дому сдернул — что там ловить-то было? На улице оказался, попрошайничал… Красть западло было, не приучили, да и я видел, что с русскими пацанами и девчонками, которые крали, было, если поймают. Типа этот, суд Линча. Хуже даже, я точно говорю. Не знаю, как выжил. Злости накопил — вагон, только бессильной, да и что я тогда понимал-то? А тут наши подваливают. Мне тринадцать было, я к ним и прибился, думаю — вот и на моей улице праздник! Какой, нафик, праздник, за ними самими следить нужно, как слепые щенята… Ну я и стал в одном штурмовом батальоне "неуловимым мстителем".

— Кем-кем?! — переспросил внимательно слушавший Олег.

— А, это так русских пацанов называли, которые нашим войскам помогали. Только в моем батальоне их восемь было, младшему одиннадцать, старшему пятнадцать… Ты не думай, нас никто не хотел использовать. Солдаты нас просто подкармливали, ну и через нас русским старикам, которые по подвалам тарились, тоже хавку передавали. Это мы сами начали вроде как разведку вести. Нас сперва гоняли от этого дела, даже грозились отправить в Россию, только мы не соглашались… Понижаешь, это вроде как долг был, — Сашка вздохнул: — Ну, перед всеми, кого чехи позабивали; и перед родными, и нет. Я мечтал — хоть одного своей рукой убить. Ребята мне штык подарили, еще пистолет сам нашел, только с двумя патронами… Во-от. По-разному было. Я как-то ночью в плечо пулю от снайпера поймал, хорошо, в мякоть. А Витька — это старший наш — тот на мине подорвался. Оторвало обе ступни нафик, потом утром смотрели: он к блокпосту полз, след остался стометровый. Не дополз, кровью изошел… А мы только злее стали. Короче, разное делали. Ну и убивали тоже, было. Наши чехов вообще столько наваляли — смотрел и сердце радовалось, думал: это вам, сучарам, за все сразу! Ну и наших, конечно, тоже офигенно много убивали. Город-то незнакомый… Вот тут мы и подключались. Бояться я не боялся… а потом, в феврале 95-го, рассказал мне один парень, что мать в одном ауле в горах, ну, рабыней ее там держат. Я сперва думал ребятам сказать, да они ведь только по приказу, чем помогут? Только на мозги капать… Короче, даже своим не сказал — ну, «неуловимым», пошел один…

— В горы? Один? — удивился Олег. Сашка пожал плечами:

— Ну а прикинь, что это твоя мать? Ты бы не пошел? — Олег промолчал, и Сашка продолжал: — А холод, ветер… Добрался — уже поморозился, да еще и там, вокруг аула, почти неделю бродил, пока не разобрался, что к чему. Мать выручал — семью чехов зарезал. Тихо надо было, да и патрон у меня… А их там, как кроликов в каждом доме. Ну и пришлось штыком быстро работать, — Сашка рассказывал без гордости и отвращения, как о сделанной тяжелой и необходимой работе. — Потом мать тащил вниз, она от голода совсем доходяжная была, ей все казалось, что отец ее тащит. Как выбрались — я уж и не помню. В больнице в Ставрополе лежали, потом ездили, какую-то родню искали, а нашли твоего, значит, деда. Он сперва нас у себя поселил. Я-то обратно хотел, а он говорит: "Не валяй дурака, парень. Эту войну наши не выиграют, а у тебя мать…" Ну а когда мне четырнадцать исполнилось, он нас сюда переправил. Предупредил, правда, что и тут не все в кайф. Ну да тут лучше.

— Лучше? — невольно оглянулся Олег туда, где лежало пепелище.

— Лучше, — убежденно и без промедления ответил Сашка. — Тут за себя и за своих драться можно. Никто тебе не мешает, за руки не цепляется. И люди друг за друга держатся… Мне там, в Грозном, так обидно было, до слез. Столько русских жило! А чехи всех по одному, как цыплят. К одному приходят, а соседи по домам сидят и молятся, что не к ним. А потом и к ним… Вот так. Разозлиться бы, оружие найти, командиров… Не, только блеяли, как овцы… — и неожиданно, без всякого перехода, Сашка предложил: — Ты бы и правда оставался с нами. Вояка ты, говорят, тугой. А тут все-таки свои…