Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

Юлик со своей стороны никогда ничего ей не обещал, и в этом была его единственно сильная позиция. Обычно отделывался шуткой, всё уговаривал найти себе мужика для нормальной пары, чтоб и трахал не хуже него, и зарабатывал не меньше. А любил больше. Она обижалась, но ненадолго. Потому что вскоре снова подходила среда, и ноги сами вели её на Серпуховку. В семьдесят пятом даже на пару лет сходила замуж, вняв настойчивому голосу женского разума. Правда, больший срок продержаться не смогла, короткой вышла переменка. Но эти два года они со Шварцем не встречались. В том смысле, что перестали спать. Зато активизировалась дружба по линии Триш — Кира. Теперь она довольно часто стала наведываться в Жижу, всегда одна, без мужа, чтобы пообщаться с Тришей, поболтать по-английски, выпить чаю и вместе сходить погулять в лес или яблоневый сад. Конец второго года Киркиного брака принёс двойное разочарование, причём каждому из них, и ей, и Юлику. Сама она просто не могла больше выносить обыденность жизни с таким понятным, как стакан семечек, и абсолютно прогнозируемым мужчиной, каким являлся назначенный ею муж. Всё стало раздражать: как ест, как, прикладывая излишнее усилие, стягивает через голову и так уже растянутый свитер. Как трогает своей рукой её грудь, как сипло и чрезмерно порывисто дышит во время соединения их тел. Как первым смеётся, когда рассказывает анекдоты. И наконец, как ничего не понимает про неё саму, про то, что она не любит его, никогда не любила и никогда не полюбит. Неужели не ясно?

Шварц же, наоборот, выловил внутри себя к моменту финала второго после расставания года странное ощущение — он скучает по их бывшим средам. И он дёргается. Потому что… да, именно так, потому что он просто ревнует Киру. Свою Киру. К этому её мудаку, который может запросто положить ей руку на грудь или завалить и придавить своим телом, когда ему только в голову взбредёт. На самом законном основании. Бред…

Зимой, когда Триш улетала в Лондон, увозя с собой Норку, свобода встреч становилась значительно ощутимей, почти полной, и они виделись иногда через день, иногда пару раз в неделю. Правда, в Жижу он брать её себе не позволял. Из-за Параши и Гвидона с Ванькой. Мысли не допускал, что двойная его бухгалтерия вскроется по самой тупой житейской причине — засекут. И не отмоешься. А рисковать было чем — счастливой жизнью с любимой женой и не менее любимой дочкой.

В начале семьдесят восьмого, в январе, когда сёстры вновь укатили на родину, прихватив с собой одиннадцатилетнюю Норку, а Кира наслаждалась свободой после только что состоявшегося развода, они снова встретились. На Серпуховке. И очумели от радости после двухлетней тоски друг по другу. Шварц переехал на неделю в город, и они прожили её вместе. У него. А ещё через пару-тройку недель она поняла, что залетела. Что беременна от Юлика. И ещё поняла, что будет рожать. Потому что, во-первых, давно пора — всё же тридцать три, не девочка, и, во-вторых, она этого хочет. Их среды вновь стали регулярными, но о беременности своей она сообщила Юлику лишь в начале пятого месяца, когда уже было сложно объяснить свой нарастающий живот любой иной причиной.

— Чей? — спросил Шварц и бросил на неё испытующий взгляд. — Мой или его?

Так спросил и так посмотрел, что она ответила:

— Его.

— Ладно, — подумав, решил Юлик, — родишь, надо будет что-нибудь придумать.

Что имелось при этом в виду, не сказал. Да и не знал, что сам имел в виду. Потому что когда говорил, думал о другом — о том, как это повлияет на его, точнее, на «их» среды. И вообще. Нужно всё это ему теперь или не нужно? И где пролегает лично его ответственность за Киру в её новой ситуации. И существует ли она вообще, эта самая ответственность? В конце концов, у ребёнка есть хоть и уволенный, но отец. Законный.

Триш, узнав про будущие роды, искренне обрадовалась. Сказала:

— Ничего, Киронька, мы поможем. Привозить его к нам станешь, мы его с тобой здесь яблочным соком будем поить и Марусиным молоком. Парным. И с глиной работать выучим со временем, как Норку выучили, — и весело кивнула мужу. — Да, Юлик? Будем участвовать в жизни маленького Богомазика?

Юлик неопределённо кивнул и одновременно хмыкнул:

— Мне работать надо, а вы тут со своей глиной. Пусть родит сначала… а то делим шкуру неубитого медведя. В России так не принято, ясно? — и, криво улыбнувшись, ушёл к себе, в мастерскую. Думать над тем, о чём сказала бескорыстная в своей чистоте и наивности Триш. А Кирка подумала и согласилась, с благодарностью — прикинув, что после рождения маленького ещё неизвестно как отразится этот факт на их дальнейших отношениях с Юликом. И вообще, будут ли они в принципе, отношения эти? Но защитный инстинкт подсказывал — нужно держаться ближе к отцу своего ребёнка, так или иначе. Так и сделала. И все последующие годы, вплоть до зимы восемьдесят третьего, навещала дом Шварцев в Жиже. Вместе с сыном, которого назвала Петькой. Просто так, чтобы не Юликом. Отчество, правда, вписала в свидетельство о рождении как несуществующее наследство от бывшего мужа — Михайлович. Пётр Михайлович Богомаз. А претензий не обозначила, никак и никаких: алиментов не просила, контактов не поддерживала, проинформировать о том, что на выходе из брака обзавелась ребёночком, тоже не сочла нужным. Есть же отец, настоящий, чего же ещё? Так и жила — воспитывая сына, принимая помощь от Шварцев, любуясь, как её маленький Петька тренькает по клавишам Тришкиного «Бехштейна», тайно продолжая встречаться по средам с отцом собственного ребёнка и оставляя Петьку в ночь на каждый четверг маме, Раисе Валерьевне.

Голос, записанный на автоответчике, что стоял на Серпуховке у Шварца, принадлежал помощнику Владимира Леонидовича, молодому сотруднику в штатском. Текст был примерно таким — мол, есть настоятельная необходимость встретиться, для чего вам следует позвонить по такому-то телефону и представиться.

В ближайшую январскую среду, обнаружив запись незнакомого голоса, удивлённый Юлик так и поступил.

— С вами желает переговорить заместитель начальника московского УКГБ, — сказали ему на другом конце провода. — Вам следует прибыть завтра, к одиннадцати утра, по адресу…

К большому удивлению Шварца, адрес оказался тем же самым, где он когда-то, около тридцати лет назад, постоял перед так и не открытой дверью.

«Надо же, ничего не меняется… — подумал Юлик, мысленно прикинув, с чем бы могло быть связано это приглашение. — Может, с той историй? С Холстомером их идиотским?»

И в какой-то степени оказался прав. Да и сам разговор также напоминал беседу, имевшую место с Гвидоном Иконниковым. Заход был не нов и выработан годами.

— Ведь вы же не хотите больше никогда не увидеть свою жену, верно? — озадачил Шварца сидевший напротив него в кресле высокий гэбэшный чиновник по имени Владимир Леонидович. — И свою дочь заодно с женой.

— А в чём дело? — не понял Юлик. — Чем они, собственно говоря, провинились?

— Пока ни в чём, но всё возможно, — с интригующей интонацией в голосе ответил генерал, начиная неспешно подпускать в беседу комитетского саспенса. — Объясняю. Хорошо известная вам Наталья Иконникова-Хоффман, дочь вашего коллеги, тоже хорошо вам известного, в своих антисоветских измышлениях достигла крайне неприемлемой точки. Она, как вам тоже, думаю, известно, активно руководит на Западе неким издательством «Харпер-Пресс». Так вот, это самое издательство разными способами бесперебойно снабжает советских граждан горами запрещённой литературы, носящей антигосударственный характер. Не буду скрывать от вас, как от гражданина, художника, секретаря Союза художников России по живописи, как от фронтовика, в конце концов… что мы это дело собираемся пресечь. С вашей, Юлий Ефимович, помощью.