Собиратели ракушек - Розамунда Пилчер

— И была прекрасна.

— Вы судите по ее портрету? Да, она была очень красивая. И не просто красивая — веселая, ласковая, она просто излучала любовь и радость. Рассердится на что-нибудь, а через минуту уже смеется. Куда бы мы ни приехали, тут же чувствовали себя как дома — она умела все мило и уютно устроить. С ней тебе не надо было ни о чем тревожиться. От нее исходило спокойствие. Я не знаю человека, который бы не полюбил ее. Она не уходит у меня из памяти, я все время думаю о ней. В какие-то дни мне кажется, что ее давно уже нет, она умерла. Но чаще — что она где-то здесь, в доме, сейчас откроется дверь, и она войдет. Нам было так хорошо втроем, что никто больше не был нужен. Боюсь, это было эгоистично с нашей стороны. И в то же время, где бы мы ни жили, в доме было всегда полно людей, иной раз просто каких-то случайных знакомых, которым, кроме как к нам, и некуда было пойти. Но и друзей полным-полно. Тетя Этель и Клиффорды приезжали к нам каждое лето.

— Тетя Этель?

— Папина сестра. Она замечательная и большая чудачка. Но она теперь не приезжает в Карн-коттедж отчасти потому, что в ее комнате теперь живут Дорис и Нэнси, а еще, наверное, потому, что живет теперь не в Лондоне, а где-то в глуши, в Уэльсе, с какими-то своими друзьями, которые держат коз и ткут. Смешно, но это так. У нее все приятели со странностями.

— А Клиффорды? — спросил Ричард. Ему интересно было слушать ее.

— Это уже грустная история. Клиффорды не приезжают потому, что их уже нет в живых. Их убила та же бомба, что и Софи.

— Простите, я не понял.

— Но вы и не могли понять. Они были самыми близкими папиными друзьями. Жили вместе с нами на Оукли-стрит. Когда несчастье случилось и папа́ услышал об этом по телефону, он сразу стал совсем другим. Очень старым. Изменился на моих глазах, в одну минуту.

— Поразительный человек!

— Он очень сильный.

— Он страдает от одиночества?

— Да. Все старики чувствуют себя одинокими.

— Ему повезло — у него есть вы.

— Я никогда не смогу его оставить, Ричард.

В дверях столовой появилась Грейс с двумя графинами, и разговор прервался.

— Вот и вино! — Наклонившись над столом, она украдкой подмигнула им и поставила на стол графины. — Увы, пора задергивать шторы. — Грейс проворно управилась со шторами, расправила складки, подвернула внутрь концы, чтобы не проник и лучик света. — Решили, что будете есть?

— Да мы еще и в меню не заглянули. А что бы вы нам посоветовали?

— Суп из мидий и рыбный пирог. Мясо на этой неделе неважное — жесткое как подошва, одни жилы.

— Отлично, будем есть рыбу.

— Со свежей спаржей и зеленым горошком? Вот и прекрасно, сейчас я вам все подам.

Она удалилась, подхватывая на ходу пустые тарелки с других столиков. Ричард разлил вино и поднял бокал.

— За ваше здоровье!

— Sante[30].

Вино было легкое, прохладное. Оно напоминало Францию, другие летние дни, другие времена. Пенелопа поставила бокал.

— Папа́ одобрил бы его.

— Расскажите мне что-нибудь еще.

— Про что? Про тетю Этель и ее коз?

— Нет, о себе.

— Это довольно скучно.

— Мне не будет скучно. Расскажите о том, как вы служили на флоте.

— Ну уж об этом мне меньше всего хочется рассказывать.

— Вам не понравилось?

— Я возненавидела там все с первого дня.

— Но зачем вы пошли в армию?

— Дурацкий порыв. Мы жили в Лондоне и… кое-что произошло…

Ричард ждал продолжения:

— Что произошло?

Она взглянула на него:

— Вы решите, что я дурочка…

— Не решу.

— Это очень длинная история.

— Нам некуда спешить.

Пенелопа глубоко вздохнула и начала рассказывать. Рассказала о Питере и Элизабет Клиффорд, потом о том вечере, когда она и Софи поднялись к ним выпить кофе и впервые встретились с Фридманами — молодой еврейской четой, которая бежала из Мюнхена. Ричард слушал, не сводя с Пенелопы глаз, лицо его было спокойно. И она вдруг подумала, что делится с ним тем, что никогда не открыла бы Амброзу.

— Вилли Фридман стал рассказывать нам о том, как преследуют евреев в нацистской Германии. О том, что такие люди, как Клиффорды, не один год пытались объяснить всему миру, что такое нацизм, но никто не хотел слушать. И в тот вечер война вдруг стала для меня чем-то личным. Страшная, пугающая, она теперь имела отношение непосредственно ко мне. На следующий день я пошла в первый попавшийся вербовочный пункт и записалась во вспомогательную службу. Вот и вся история. Звучит довольно патетически.

— Я так не считаю.

— Она бы и не была патетической, если бы я почти сразу же не пожалела об этом. Я тосковала по дому, никак не могла ни с кем подружиться, и мне было ужасно трудно жить вместе с совершенно незнакомыми людьми.

— Очень многие испытывают эти трудности, — сочувственно отозвался Ричард. — И куда же вас послали?

— Остров Уэйл. Военно-морское артиллерийское училище.

— Там вы и встретили вашего мужа?

— Да. — Она опустила глаза и стала вилкой чертить на скатерти крестики. — Он был младшим лейтенантом, проходил там подготовку на курсах.

— Как его имя?

— Амброз Килинг. А почему вы спрашиваете?

— Я подумал, что мы могли с ним где-нибудь встретиться, но нет, я его не знаю.

— Да и где бы вы могли встретиться? — ничуть не заинтересовавшись такой возможностью, сказала Пенелопа. — Он намного моложе вас… Ах, простите… А вот и Грейс несет нам суп! — Она с облегчением перевела разговор на другую тему и поспешно добавила: — Я только сейчас поняла, как голодна. — Пусть Ричард подумает, что она радуется супу, а не предлогу отвести разговор от Амброза.

Было уже одиннадцать, когда они пустились в обратный путь. Похолодало, и Пенелопа закуталась в шаль Софи, радуясь, что захватила ее, и вдыхая знакомый аромат. Они шли по темным переулкам, мимо домиков с закрытыми ставнями. Высоко в небе, затеняя звезды, плыли облака, и чем выше в гору они поднимались, тем сильнее дул ветер с океана.

Но вот и гараж Гребни, от него идет последний подъем. Пенелопа остановилась, отвела с лица волосы и плотнее запахнула шаль.

— Я виноват, — сказал Ричард.

— Виноваты? В чем?

— Мы взошли на такую гору. Мне следовало позаботиться о такси.

— Я не устала. К тому же я одолеваю эти горы по два, а то и по три раза в день. Так что уже привыкла.